Шрифт:
МАЙКЛ КОЛЛИНЗ
МЕДНАЯ РАДУГА
Кену Миллеру с благодарностью посвящается
1.
Однажды, играя в кости, Сэмми Вайс, собрав все свои силы и нервы, целых пятнадцать кругов не снимал свою ставку. И это стало его звездным часом. Еще сегодня эта история ходит в городе и на нижнем Ист-Сайде. На меня она не произвела особого впечатления. Я был при этом.
Но Сэмми никогда не забывал, что он однажды, на короткое мгновение, побыл великим человеком. Теперь, в моей однокомнатной конторе, на единственном, кроме моего, стуле, он снова изображал
– Ты клянешься, что я был у тебя с двенадцати до двух часов дня, и получаешь за это сотню, - сказал он.
Он не боялся расходов на услуги бедного частного детектива, но его восточные глаза, затененные длинными ресницами, на меня не смотрели. Вайс таков-приземистый, жирный и болтливый, и его глаза никогда ни на кого не смотрят. Он носит чистую рубашку, но его костюмы никогда не сидят на нем хорошо. Его цветастые галстуки украшены бриллиантовой заколкой, которая уже давно вышла из моды. У него длинное пальто с меховым воротником. Там, где мех трется о жирную шею Сэмми, он давно стерся догола.
– Скажем, две сотни, - продолжал Вайс.
– Я был у тебя, о'кей?
– Две сотни зараз ты уже сто лет не видел, - сказал я.
– Кроме того, я в такой игре не участвую.
– Дэнни-пират, погоди. Это честно, по-твоему?
Кличка доказывала, как давно Вайс меня знает. Сохранилась она со времен юношеской тяги к уголовной романтике, которая стоила мне руки. Незапротоколированная, так сказать, история, судимости за мной нет. А все, что есть-это недостающая рука и старые друзья, вроде Сэмми Вайса.
– Я лишился руки, но не рассудка. Мать растила меня не для того, чтобы я за две сотни обеспечивал алиби ненормальному, и притом втемную.
– Твою мать я мог бы купить за доллар!
Я закрыл глаза. В единственное окно моей конторы потянуло ледяным сквозняком. Ледяным сибирским ветром, который облегчил мою боль. Я снова открыл глаза. Действительно, не почувствуешь же облегчения, если вздуешь человека, который слабее, чем ты сам. Во всяком случае, мне так кажется. Может быть, из-за этого я так ничего в жизни и не достиг.
– Черт возьми, Дэнни, я сожалею, - спохватился Вайс.
Он начал потеть. Снаружи стояла настоящая зима, внутри было ненамного теплее, но его лицо блестело от пота, как бледная влажная луна. Точно так же, как тогда, много лет назад, в его великий час.
Вайс начал с десяти долларов и удерживал ставку, пока после пятнадцати кругов не снял сто шестьдесят три тысячи восемьсот сорок долларов. Два следующих круга, может быть, только один, сорвали бы банк, что всегда было заветной мечтой любого игрока: стать последним из них и за длинным столом в пустой комнате сгрести все деньги.
Я ещё ощущал запах его пропотевшей одежды. Я ещё видел, как дрожали его руки, когда он после пятнадцати кругов сгреб со стола сто шестьдесят тысяч долларов, и ещё слышал его охрипший голос: "Сейчас будет неудачная игра, я чувствую это. На этот раз будет неудачный круг".
Неудачной игры не было. Сэмми сыграл ещё дважды, прежде чем выйти из игры.
Привыкнув иметь дело с прирожденным неудачником, я осторожно спросил:
– Что, собственно, случилось, Сэмми?
– Я не знаю, Дэнни.
– Он держал свою шляпу, как проситель, в обеих руках.
– Мной интересуется Фридман.
Он содрогнулся, как от боли. Для Вайса участковый детектив Берт Фридман означал боль.
– Ты хорошо его знаешь, - помог я.
– Ну, говори.
Он поднял глаза к потолку, как бы в поисках возможности ничего не говорить.
– Я пришел к этому старому холостяку-Джонатану Редфорду III. У него есть племянник: Уолтер Редфорд IV. Они нумеруются, как короли.
– Он попытался ухмыльнуться.
– Дело в том, что Уолтер задолжал мне двадцать пять тысяч долларов - проиграл в покер с высокими ставками. Я иду, чтобы получить их у дяди, понимаешь?
Девушка открывает дверь и провожает меня в кабинет. Этот Редфорд даже не повернулся ко мне. Он стоит у открытого окна и вдыхает свежий воздух! В шелковом халате. Большой человек, как же! Даже не предлагает мне сесть. Я и спрашиваю, где мои деньги? Он круто разворачивается. И говорит: никаких денег! Он говорит: заруби это себе на носу! И начинает меня костерить, понимаешь? . Я его, мол, обманываю. Я и говорю, смотрите, будут неприятности, могут пострадать кое-чьи головы!
Он бросается на меня как сумасшедший. Он хватает меня и трясет, как попало. Тут я и ответил разок-другой. Он кувырк - и остался лежать, я хочу сказать, он не встает. Ну вот, я выхожу, слышу, он начинает стонать. Я, естественно, пугаюсь и сматываюсь.
Он внезапно замолчал. Я ждал.
– Это все?
– спросил я наконец.
– А что еще? Он упал, он стонал, я смотался. Слушай, Дэнни, швейцар на входе меня видел, но лишь мельком. Его не было, когда я уходил. Видела меня одна - единственная старуха. Да ещё девушка, когда я пришел. Она вряд ли меня запомнила. Что они смогут сказать? Ты говоришь Фридману, что я был у тебя, и тогда мы оба будем против Редфорда. На меня многие похожи. Он просто обознался.
Это было так глупо, так несостоятельно, что достойно сожаления. Он вел себя как шакал, ослепленный страхом и спасающийся бегством от горящего куста.
– Сэмми, - сказал я, - Редфорд знает твое имя.
– Он не знает! торжествующе ответил Сэмми.
– Я ему не говорил.
– Тогда откуда его должна знать полиция?
– Я полагаю, он меня описал. Фридман слышал это и бросился на меня.
– Откуда ты знаешь, что Фридман тебя ищет?
– У меня есть свои люди. Два часа назад я опередил этих духов на самую малость. Пока отделался.
– Может быть, дело в чем-то другом?
– Ничего другого за мной нет. Обеспечь мне алиби, Дэнни.