Медовая Жертва
Шрифт:
Впрочем, их особенность как раз в том и состоит, что они не знают о своём знании, от того-то они и могут быть счастливы!
Бесчувственные способны радоваться лишь разрушению. Чуткость, то есть готовность к ощущению, – вот семя, родящее радость!
«Всё суета» – эту фразу можно сказать по-разному. Она может стать поводом к великой печали, а может открыть нам жизнь, ибо нет ничего более ужасного, чем жить с трагическим предчувствием грядущей потери.
Всё, что было нажито, – будет потеряно. Разве же это странно?
«Та сторона» есть только у лжи, но это не правда, а лгущий. Во всех остальных случаях искать «ту сторону» – дело абсолютно бесперспективное.
Слово «смирение» мне не нравится. Но вот если бы я, например, заболел какой-то тяжёлой и неизлечимой болезнью, какое бы слово мне пришлось использовать для описание своего состояния? Принятие?
Вот глупость! Как можно не принять то, что есть?!
Мы сделали из мухи слона и удивляемся теперь, отчего это наш «слон» повадился летать на навозную кучу!
Ко мне пришла делегация студентов факультета психологии. Они хотят у меня учиться. Они думали, что я хочу от них отвязаться, а я же на самом деле битых два часа объяснял им, что учиться психологии можно лишь на самом Себе.
В каждом из нас есть ростки всего человеческого, ибо каждый из нас человек; просто нужно уметь видеть в себе человеческое, что-то нужно усилить для полноты картины, попрактиковать, «анатомировать» – другого пути нет.
А чем я могу помочь? Тем более что настоящей учёбой является не получение знаний, а работа – то есть опыт, ощущение. Я бессилен ощущать за других.
Всё кончилось тем, что пришедший Зар, не разобравшись в чём суть да дело, выгнал этих горе-студентов взашей. Удивительная, надо сказать, реакция.
Когда-то мне говорили, что нужно уметь вовремя остановиться, и что это самое сложное. Как ни странно, но самое сложное – это начать, поскольку для того, чтобы начать, нужно вернуться к точке отсчёта, к самому началу, к нулю: то есть прежде нужно отказаться, и только затем начинать, а отказаться – это больше, чем просто остановиться. Дурное дело – не хитрое!
Я стал быстро уставать. Странно, ничего ведь толком и не делаю, а устаю. Видно, слишком много я пережил за эти полгода. Человеческое не сдаётся без боя, плохой, наверное, из меня ратник.
Иногда мне кажется, что человеческое – это каркас, некий скелет, который позволяет человеку двигаться. Но он же и «троянский конь», в этом нет никаких сомнений!
Как передать, насколько дорог мне Заратустра? Человеку следует двигаться не на скелете человеческого, а любованием Другим. Для Другого ничего не трудно сделать, трудно делать только для себя.
В нём моя Жизнь, в Заратустре. Говорит ли это о моей природной слабости? Нет, это говорит о законе Мира – он таков!
Сегодня состоялся такой разговор:
– Зар, я больше не хочу ходить по врачам. Я чем-то болен?
Заратустра достал из своего ранца результаты десятка пройденных мною обследований: снимки, бланки и тому подобную ерунду. Достал и разложил передо мной на кухонном столе. Задачка для третьего курса медицинского института.
– Опухоль?
Зар, не поднимая на меня глаз, утвердительно качнул головой.
– Это что, рак? Я не понимаю.
Зар медлил.
– Скоро?
– У нас есть шанс, – тихо ответил Зар.
Я уставился в телевизор. Показывали подготовку Парижа к встрече нового, 2000, года. Будет много света, а мосты над Сеной уже освещены так, что кажутся воздушными.
– У нас есть шанс, – тихо повторил Заратустра.
Я расстроился: теперь понятно, откуда голуби, отпуск, почему профессора отрицательно качают своими умудрёнными головами, почему выгнали студентов и почему, наконец, я стал так быстро уставать. Всё очень логично, в жизни вообще всё очень логично.
– Когда?
– В России не получится, придётся ехать... – Заратустра украдкой посмотрел на экран телевизора.
– Увидеть Париж и умереть, – глупо пошутил я.
И после этой дурацкой шутки я словно проснулся, словно очнулся от забытья. Я испугался, я посмотрел на Заратустру. Господи, вся его голова, словно открытый рудник, покрылась тонкими ручейками серебристой седины!
Уже столько времени он мучается моей болезнью! Господи, где были мои глаза?! Он устраивал мне эти замечательные встречи с друзьями, он сделал мне отпуск, он добивался этих чёртовых консультаций, он уже всё продумал и передумал тысячу раз. И тут я – дурак, шутник!
Я разревелся, словно ребёнок, внезапно устыдившийся своей жестокости:
– Зар! – я нежно обнял его седеющую голову, прижал к своей груди и повторял: – Зар, ты не волнуйся, пожалуйста, не волнуйся!
Сквозь слёзы я шептал ещё какие-то глупости, но потом стих. Мы не можем никуда ехать – у меня нет и сотой части необходимой суммы.
– Мы никуда не поедем, ладно? – тихо сказал я.
– Почему? – Зар поднял на меня свои замечательные встревоженные глаза, полные слёз.
– Ну как же? Деньги...
– Я достану.
– Как?!
– Достану, – он сказал это так, что всё внутри у меня перевернулось.
Эта забота, эта нежность, это беспокойство за мою судьбу – разве можно это выдержать! Я обладаю самым дорогим и совершенно бессилен ответить тем же.
Мысли о добровольном уходе из жизни одолевают меня с безумной силой. Я не хочу быть ему в тягость. Как достать эти деньги? Зачем? Опухоль чуть не с кулак!
Мысль шальная, я сделаю ему больно. Нельзя.
Я уже прожил достаточно, мне довольно. Я счастлив, о чём ещё можно мечтать?