Медовый месяц в Париже
Шрифт:
По лицу Дженни скатилась слеза. Почти всегда ей приходилось очень долго ждать в бильярдной, когда за ней кто-нибудь придет. Много раз она пробиралась домой в сумерках, уставшая и голодная, залезала под пуховое одеяло и лежала под ним дрожа.
Оттолкнувшись лбом от оконного стекла, Дженни выпрямилась. Внезапно в темном саду что-то привлекло ее внимание. Шалаш на дереве с маленькой верандой и деревянными ступеньками, ведущими на лужайку. Вот шалаш-то Дженни и не проверяла. Именно туда могла забраться Молли, ибо дом был заперт.
— Подожди, Алекс. У меня
Дженни оказалась на верхней ступеньке лестницы в тот момент, когда закончила говорить. Она не знала, где находится ключ от балконных дверей в зоне отдыха, поэтому выбежала из дома через заднюю дверь и обежала дом. Лужайка была мягкой и грязной, но Дженни не замедлила шаг до тех пор, пока не добралась до деревянной лестницы, ведущей в маленький деревянный домик-шалаш на дереве.
— Дженни? — резко произнес Алекс в телефонную трубку у ее уха.
Может, Дженни обманывает себя? Может, принимает желаемое за действительное? Она стояла неподвижно, прислушиваясь к каждому скрипу, стараясь заметить любое движение внутри темного домика.
— Дженни!
Она не могла ему отвечать, от паники у нее пропал голос. Ветер шелестел голыми ветвями деревьев над ее головой и остужал ее щеки. Вдалеке проехал автомобиль, направляясь по шероховатой дороге в центр деревни. Сердце Дженни глухо стучало.
И вдруг…
Тени внутри темно-серого интерьера домика переместились. Или у Дженни обман зрения? Она поднялась выше по ступенькам на веранду. Ссутулившись, она открыла маленькую дверь и просунула голову внутрь. Послышалось царапанье — только бы это не была крыса! — затем наступила тишина.
Дженни хрипло спросила:
— Молли?
Снова послышалось царапанье.
— Уходи!
Облегчение навалилось на Дженни с такой силой, что она едва не упала вниз. Опустившись на пол, она подползла немного ближе к тому месту, откуда, по ее мнению, раздавалось царапанье.
— Все в порядке, — сказала она Алексу. — Я ее нашла.
Закрыв телефон, Дженни убрала его в карман. Сейчас следует думать о падчерице, а не об Алексе, который может наорать на нее позже.
— Я беспокоилась о тебе, — тихо сказала Дженни.
В ответ она услышала только сопение.
— Что ты здесь делаешь?
— Ищу мамочку.
Ответ девочки ранил Дженни в самое сердце.
— О, дорогая. Почему ты решила, что она здесь?
— Тетя Тони сказала, я потияла мамочку. И она сказала, мамочка всегда будет со мной. Вот я и ишила искать тут, на всякий случай. Я нашла папочкин фонай, но он не гоит.
Дженни закрыла глаза, не обращая внимания на то, что стояла темнота. Она вспомнила о том, как взрослые рассказывали ей о смерти. Кто-то из ее родственников говорил Дженни такие непонятные вещи после смерти ее матери, что ей пришлось потратить очень много времени, чтобы добраться до сути. Однако ей было восемь, когда умерла ее мать. Молли всего три года. Она, вероятно, понятия не имеет, что такое смерть и что после смерти люди не возвращаются. И, если взрослые говорят о смерти в присутствии детей приглушенными голосами и, используя пространные определения, все только усложняется.
— Молли, у тебя фонарь твоего папочки? Можно мне на него посмотреть?
Дженни услышала сопение, потом что-то покатилось по деревянному полу и ударилось ей в лодыжку. Повозившись с резиновой ручкой фонаря, Дженни нащупала кнопку. Фонарь был старым, и следовало сильнее давить на кнопку, чтобы его включить. Но трехлетнему ребенку справиться с этим было не под силу. Бледно-желтый свет залил деревянный пол. Дженни положила фонарь на колени, отведя свет немного в сторону, и посмотрела на Молли. Девочка сидела, забившись в угол, ее глаза были полны слез, из носа текло.
— Ты замерзла? Хочешь посидеть у меня на коленях?
Молли покачала головой, но придвинулась к Дженни на дюйм.
Дженни глубоко вздохнула. Возможно, она совершает нечто непозволительное, но сейчас не время нестись домой и читать книгу о воспитании детей. Она решила действовать так, как подсказывает ей сердце. Когда умерла ее мать, Дженни больше всего хотела, чтобы кто-нибудь посидел рядом с ней и поговорил. Но никто этого не сделал. Все притворялись, будто ничего не произошло, и старались выглядеть счастливыми в ее присутствии. Они не сообщали ей истинные факты, а разговаривали в отвлеченной манере. И Дженни было грустно, что никто не позволяет ей поговорить о ее мамочке, о том, как она по ней скучает, о том, как ей плохо.
Глаза Дженни наполнились слезами. Она их сморгнула и посмотрела на Молли.
— Когда я была маленькой, моя мамочка тоже умерла, — сказала Дженни, внимательно смотря в лицо падчерицы и стараясь понять ее реакцию.
Молли замерла и взглянула на нее широко раскрытыми глазами.
— Ты когда-нибудь еще видела свою мамочку? Ты ее тоже потеяла?
Дженни сглотнула.
— Нет, милая, я ее больше не видела.
Она принялась объяснять девочке простым и доступным языком, почему она никогда бы не смогла увидеть свою мать после того, как та умерла.
У Молли задрожали губки. Дженни видела, с какой надеждой смотрит на нее девочка, как хочет, чтобы сказанное ею оказалось неправдой. Малышка сморщила личико и прошептала:
— Не хочу, чтобы мамочка умейла.
«Я тоже не хотела, чтобы умерла моя мать, — подумала Дженни. — И я ужасно по ней скучала».
По щеке Дженни покатилась слеза. Она видела, что Молли за ней наблюдает, на ее личике отразилось удивление.
— Почему ты плачешь? — спросила она, шмыгая носом.
Слезы текли по ее щекам.
Дженни тоже шмыгнула носом.
— Потому что я тоже грущу оттого, что умерла моя мамочка, — сказала она. — И иногда я злюсь. Но это нормально. Нет ничего плохого в том, если ты сердишься, или грустишь, или радуешься, или устаешь. И можно поплакать, когда хочется.
Молли подползла к ней и провела пухлыми любознательными пальчиками по дорожкам от слез.
— Ты уверена, что не замерзла? — спросила Дженни, стараясь улыбнуться. — Потому что я замерзла, и мои коленки нужно срочно согреть.