Медовый траур
Шрифт:
Я повернулся к светловолосому лейтенанту:
– Щиколотки оставили связанными, зато руки намеренно освободили, и правая указывает пальцем на эту часть исповедальни. Криминалисты ничего там не заметили, снимая отпечатки?
– Насколько я знаю, нет. Не нашли ни отпечатков, ни каких-либо меток.
Я распорядился увезти тело в Институт судебно-медицинской экспертизы. Как только носильщики вышли, Сиберски, сунув руки в карманы джинсов, спросил:
– Ну что, комиссар? Что вы об этом думаете?
– Пока я главным образом задаю себе вопросы. Почему привели сюда? Почему живую? Почему
Молодой лейтенант поделился со мной своими впечатлениями по горячим следам:
– Жертва находилась в кабинке для исповеди. Дверь в центральную часть исповедальни была открыта, значит убийца сел на место священника. Стало быть, все в этой мизансцене указывает на ритуал исповеди. По одну сторону окошка – коленопреклоненный грешник, по другую – духовник.
– С той разницей, что наша грешница пришла не по своей воле.
– Это ясно! Ей связали руки и ноги, это доказывает, что ее каким-то способом вынудили подчиниться, возможно применив физическое воздействие, тогда, наверное, от усилий освободиться она и обливалась потом… но, возможно, воздействие было только вербальным.
– Что-нибудь в духе «Говори, покайся в совершенных тобой грехах, и Господь тебя простит…».
– Вот именно. А что касается ее наготы… Разве видеть перед собой голую связанную женщину, стоящую на коленях и молящую о прощении, – не высший символ господства, отношений между хозяином и рабыней?
Я прищурился.
– Конечно, могло быть и так, но… – Я обвел руками пространство. – Оглянись вокруг. Церковь образует монолит, и предназначение у нее одно: молитва, самопожертвование, вера. Видишь ли, я мало что понимаю в религии и Библию-то едва прочел, но знаю, что в Книге Бытия Адам и Ева изображены нагими, такими же голыми, как наша потерпевшая. Чистота первых дней… Изначальная нагота всех творений Господа…
Сиберски странно присвистнул:
– Ничего себе! К чему это вы клоните?
– Всего лишь к тому, что действия преступника можно объяснить, изучив место преступления. Может быть, он побрил и раздел жертву не для того, чтобы осуществить какой-то свой фантазм, а совсем с другой целью. Может быть, он решил привести ее сюда, чтобы подготовить к… некоему обряду. Может быть, он хотел предать ее Божьему суду в первозданном виде, в полной наготе, которая уравнивает всех людей? – Я разглядывал находившийся у меня перед глазами большой витраж. – То есть я хочу сказать, что не надо все сводить к садизму, к фантазмам сексуальных извращенцев. Некоторые стремятся к более… продуманной цели.
– Такой же продуманной, как присутствие этих странных бабочек. Зачем понадобились эти мерзкие твари?
Я пожал плечами:
– Не имею ни малейшего понятия. Что чаще всего повторяют, если речь заходит о бабочках? Что они символизируют собой красоту, возрождение, преображение, которое совершается, когда они выходят из куколки.
– Угу. Похоже, мы имеем дело с поклонником «Молчания ягнят»… [2] С совершенно свихнувшимся типом, с одержимым.
– Одержимый он или нет, но самообладание у него завидное. Здесь все взвешенно – достаточно посмотреть на положение тела женщины, и не забудь о наличии меда,
2
В фильме Джонатана Демми «Молчание ягнят» маньяк-убийца кладет в рот своим жертвам куколку «мертвой головы». – Здесь и далее примеч. перев.
– Значит, он заранее и тщательно готовился. Знал, где что находится, знал, как попасть внутрь… Возможно, он усердно посещает воскресную мессу… – Сиберски сделал паузу, чтобы отметить в блокноте эту линию расследования, затем продолжил: – Он привел в надлежащий вид свою добычу, которую уже не первый день держал в заточении, вымыл ее, побрил, надушил. Он раздобыл этих насекомых. И начал действовать. Исповедальня, глубокая ночь…
Я снова подошел к кабинке и стал развивать мысль Сиберски дальше:
– Совершив убийство (каким способом – нам пока неизвестно), он развязал руки кающейся грешницы, чтобы расположить правую кисть определенным образом. Указательный палец убитой явно задает нам направление.
– Но ведь эксперт уже проверил… И я тоже… На деревянных панелях ничего особенного нет…
– Придется поискать еще. К нам обращается не жертва, а ее убийца. И этой мрази явно есть что сказать.
Я снова, согнувшись, с трудом втиснулся в душную кабинку. На той стенке, на которую показывал палец, рассмотрел царапины, обнаружил несколько вмятин, но больше ничего. Я даже постучал в разных местах по гладкому дереву, но изменений звука не уловил.
– Черт! Но должно же это что-то означать! А может, оно за пределами исповедальни? Тогда… тогда, получается, она указывает на… вот этот ряд колонн и в самом конце… на вот эту часть стены.
– Я не стал вас дожидаться и все это уже осмотрел, – оборвал меня Сиберски. – И пол, и колонны, и стену… Там тоже нет ничего необычного, никаких надписей или странных отметин. Может быть, стоит поговорить со священником…
– Минутку…
Я бродил среди изумлявших своим совершенством украшений, пораженный великолепием архитектуры. Я ощупывал древние камни. Ничего не увидев там, куда указывал мертвый палец, расширил зону поисков. Скамьи, неф, резьба… Неудача, снова и снова неудачи. Убийца обращался к нам, а мы отказывались его выслушать.
– До чего же мне это не нравится!
Я в последний раз пристально вгляделся – и в последний раз меня постигло разочарование.
– Все, я возвращаюсь в контору, Леклерк меня ждет. Кто опрашивает ближайших соседей?
– Кромбез, с ним еще пятеро или шестеро.
– А кому поручено записать показания священника?
– Официально – мне, и я уже чертовски опаздываю.
– Надо выделить кого-то, чтобы обшарил всю церковь. И если понадобится заглянуть под юбку Пресвятой Деве, значит залезем под юбку Пресвятой Деве! – Приблизившись к задней двери, поперек которой была натянута желтая лента, я спросил: – Ты вроде упомянул, что эту дверь уже взламывали три месяца назад? Хоть какие-то подробности известны?