Мегаморф, или Возвращение Реликта

Головачев Василий Васильевич

– Я специалист в других областях науки, – признался учёный, – поэтому могу и ошибаться. На мой взгляд, шнур Вайтлайна не является плывущим электрическим разрядом или плазменной трубкой, он являет собой перепад мерности пространства. Там, в космосе, если этот странный континуум можно назвать космосом, происходит разрыв измерений, приводящий к появлению остаточного электромагнитного излучения.

– И что? – поинтересовалась отдохнувшая и повеселевшая Истома; она выцедила вторую рюмку какого-то хмельного напитка под

названием «текилья», и глаза у девушки заблестели.

– Понимаете, принцесса, наша Вселенная когда-то рождалась из нульмерной сингулярности в стодвадцатишестимерное многообразие Калаби-Яу. В эпоху первичной инфляции количество измерений сократилось до десяти, остальные свернулись в стринги. Затем после нескольких фазовых перестроек вакуума, к чему приложили руки Архитектор и Конструктор, мерность континуума упала до четырёх с хвостиком.

– И что?

– Дальнейшее падение мерности было связано с вырождением тёмной материи.

– Не пудрите нам мозги!

– Истя! – нахмурился Ясен.

– Всё, молчу. – Истома фыркнула и исчезла в бытовом отсеке.

– Я не пудрю мозги, – флегматично пожал плечами Алонсо. – Так оно всё и было. Шнур Вайтлайна – это скачкообразный перепад мерности пространства, возможный в анизотропном континууме. Великая Равнина как раз и является таким анизотропным образованием, которое можно назвать псевдоевклидовым. Оно не имеет глубины. Наши технари пытались пробить шахту в породах Равнины, но каждый раз их выворачивало назад, к поверхности.

– Мы тоже пытались, – улыбнулся Ясен.

– Вот и космос наш в высшей степени анизотропен, а Вайтлайн – результат этой неоднородности.

– Понятно.

Вернулась посвежевшая Истома. Волосы у неё были влажными, по-видимому, она сунула голову под струю воды.

– Ну-с, дорогой сеньор-помидор, а что вы думаете об Игроках?

– Много чего думаю, – сказал разидей совсем уж меланхолически. Он устал и не скрывал этого.

– Поделитесь своими умозаключениями, пока мы летим в этой дурацкой пустоте.

– Игроки – категория границ познания, – нехотя сказал Алонсо.

– И всё? – удивилась геянка.

– Об Игроках я могу говорить долго.

– Валяйте, мы с удовольствием послушаем.

– Что вас интересует? Физика или психология?

– Что такое Игра?

Алонсо в замешательстве почесал пятернёй макушку.

– Даже не знаю, с чего начать. В среде учёных нет осмысления ситуации в целом. Даже Игроки, и те понимают происходящее в рамках сиюминутных переживаний. Мне кажется, это вообще невыполнимая задача. Никто и никогда не осмыслит Абсолют во всей его полноте, потому что он безначален и бесконечен и не нуждается ни в каком обосновании. Игра же и есть Абсолют. В крайнем случае её можно назвать Жизнью.

– Под Абсолютом вы понимаете Абсолютного Игрока?

– Ну, можно сказать и так.

– Кто же затеял

Игру со сменой парадигм и законов? Он?

– Нет, это сделали Игроки рангом пониже. Им не понравились законы, ограничивающие их свободу. Вот и появилась Конфедерация Игроков, начавшая соревноваться в отрицании ограничений. А когда снимаются все ограничения, как вы понимаете, то однажды «моё» желание неизбежно упрётся в «ваше» желание. Что произойдёт?

– Война!

– Катастрофа.

– Верно. Идеал свободы в системе любых логик, даже тех, что невозможно выразить ни символами, ни математикой, – это отсутствие любых ограничений, когда можно всё, в том числе и то, о чём думать страшно и непривычно, стыдно или противно.

– Это человеческая оценка, – сказал Ясен.

– Верно, человеческая, – бросил на него понимающий взгляд Алонсо. – Что может остановить прагматика, живущего один раз? Ничего! Ни стыд, ни совесть, ни сострадание. Моральная сторона Игры вообще не воспринимается Игроками, даже теми, кто вырос из человеческого семени.

– Кроули? – подсказала Истома, удивлённая горячностью соотечественника.

– Не только. Не буду называть имён. Но Игра перестала соответствовать Жизни, и в этом проблема. Никто не знает, как её остановить, а надо. Прежние Судьи, кое-как ограничивающие дебоширов на игровом поле, низвергнуты, уволены, образно говоря, а новых нет.

– А хомозавры?

– Они ушли в другие районы Большой Вселенной, где строят свои миры. – Алонсо помолчал. – Хотя это только моё предположение. Мы не знаем, когда они вернутся и вернутся ли вообще.

Ясен вспомнил давний разговор с отцом.

Ещё до рождения сына старший Велич спас его будущую мать, вызволив её из утробы Госпожи. А ему помогла Видана, мать Влада и бабушка Ясена. Забыть её слова, сказанные отцу, он не смог бы, даже если бы захотел.

«Родной мой, – сказала она (разговор состоялся мысленный), – единственный мой! Твой отец любит говорить, что Свет лишь вид Тьмы. Но если Тьма отрицает свободу выбора и саму жизнь, она становится врагом! Я хочу, чтобы ты понял, почему мы оставили тебя одного. Там, где ты будешь жить, должны работать законы справедливости, а не законы Игры. Тьма не должная воевать со Светом».

– Они вернутся!

Истома посмотрела на него с любопытством, медля ответить шуткой. Наверно, она поняла состояние друга.

Алонсо тоже смотрел на землянина, и в его взгляде прятались улыбка и тихая печаль, словно он знал гораздо больше, чем говорил.

– Что ж, будем надеяться. Габриэль Грехов, самый первый из хомозавров, тоже обронил когда-то: я вернусь!

– Закончили, мистеры и сеньоры, голова кругом! – заявила Истома. – Я уже ничего не воспринимаю. Мы летим больше двух часов, и ничего не меняется. Сколько пролетели всего?