Мэгги и Джастина

Кэролайн Джуди

— Он для тебя не умер, мама. — Джастина взяла мать за руку и, глядя на надгробье кардинала, попросила: — Расскажи мне о нем. А мне так хочется знать о вашей любви. Великой любви, — добавила она почти шепотом. — Я уже давно это поняла, и знаешь, мама, я даже завидую тебе… Расскажи мне.

— Что тебе сказать, дочка… — Мэгги тоже не отрываясь смотрела на могильный памятник Ральфа.

— Какой бы состоявшейся ни была чья-то жизнь, всегда существует огромная разница между тем, о чем мечталось в юности, и тем, что получилось. Ни один из нас не шествует по избранному пути, не отклоняясь и не сворачивая. Когда я была совсем молода, мне казалось, что я обязательно найду свою любовь, узнаю, что такое настоящее семейное

счастье, буду растить детей, радоваться и огорчаться вместе с ними. Но у меня ничего не получилось. Мне казалось, что Ральф был именно тем человеком, с которым я могла бы быть счастлива. Я добилась того, что он полюбил меня. И его любовь была такой же глубокой и страстной, как моя. Он мужественно старался победить эту безумную страсть добродетелью, стремлением к вечным благам. А я… Наверное, я хотела помешать этому.

— Он был священником, мама, — сказала Джастина. — Он не мог поступить иначе…

— Я не скрывала того, что это доставляет мне неисчислимые страдания. Однажды, когда мы встретились после долгой разлуки, он пришел в этот дом и застал меня одну. Я подала ему руку и молча заплакала — мне ад внушил проклятое немое красноречие — я дала ему без слов почувствовать, как страдаю из-за того, что он пренебрег мной, не любит меня, что предпочел моей любви другую, высшую любовь. В конце концов он не смог противостоять искушению и осушил мои слезы своими губами. И в ту минуту Бог не видел нас. Не знаю, раскаялся ли Ральф в совершенном грехе, но он оставил меня, сбежал, решив исполнить обет и вернуться к своему призванию.

— А что ты чувствовала в ту минуту?

Джастине на глаза навернулись слезы.

— Я думала… что прежде он хотел убить меня. Зачем он меня полюбил, зачем вскружил мне голову? Он поработил меня, поставил на мне свое клеймо, а потом покинул меня. Я готова была проклясть все на свете, я спрашивала себя — если он так любит Бога, зачем причиняет столько зла бедному божьему созданию? Неужели это милосердие, неужели это вера? Нет, мне казалось, что это черствый эгоизм. Я думала, что он, украв мое сердце, разорвал его на части и выбросил его. Я даже готова была мстить ему, я говорила себе — он попомнит меня, он поплатится. Если он такой святой, такой добродетельный, почему он обещал мне так много своей любовью, почему он ведет себя как черствый эгоист? Я испытывала такую жалость к себе, что готова была совершить любую глупость, лишь бы оставить его, лишь бы сделать так, чтобы он вернулся и жил рядом. Мне хотелось каждое утро просыпаться рядом с ним в теплой постели, готовить ему завтрак, ухаживать за ним, вместе с ним растить наших детей. Но потом я смирилась. Я сказала себе, что не нужно мучиться понапрасну. Пойми, Мэгги, говорила я себе, он долго боролся, прежде чем одержать победу. Он не обманывал тебя — он любит тебя всей душой, но Бог и долг прежде всего. Земная жизнь коротка и быстротечна, мы соединимся на небе и, как ангелы, будем любить друг друга.

Бог примет нашу жертву, наградит нас и возместит нам ее сторицей. Я сказала себе — твое самолюбие должно быть удовлетворено, если ты заставила испытать настоящую земную любовь и даже согрешить такого человека, как Ральф. Я поняла, что оставила в его сердце глубокую, ужасную рану.

Джастина качала головой.

— Мама, а как же ты? Ведь он знал, на что шел, когда собирался стать священником. Он хотел подняться как можно выше на этой лестнице служения Богу. Он должен был осознавать, что не имеет никаких прав на тебя.

Мэгги тяжело вздохнула.

— Джастина, ты всегда была несправедлива по отношению к кардиналу де Брикассару. Дело не в том, что он посвятил себя церкви и сочетал браком свою судьбу с женщиной по имени вера.

Джастина плотно сжала губы.

— Мама, ты не должна была подпускать его к себе. Тебе с самого начала следовало дать ему понять,

что эта любовь была безнадежной и что она должна была остаться без ответа. Он не должен был полюбить тебя.

Мэгги долго молчала.

— Как легко давать советы — наконец ответила она, — и как трудно следовать им, когда в сердце разыгралась буря! Я боялась сойти с ума, я хотела позвать кого-нибудь, спросить совета, узнать, как мне действовать дальше, но никто не мог бы помочь мне, даже сам папа римский. Если бы Ральф был простым священником в местном приходе, может быть, я рискнула бы и решилась на то, чтобы открыть кому-нибудь свою тайну, но он уже занимал высокий пост, и я не могла рисковать его карьерой. Я не могла стать такой же эгоистичной и черствой. Мне было понятно, что, заставив его таким образом отказаться от сана, я могла бы вызвать в его душе лишь ожесточение. Ведь он уже был легатом — наместником папы римского в Австралии, и я могла бы лишь сокрушить его судьбу. Я до сих пор не знаю, правильно ли поступила. Может быть, мне самой следовало бы пойти в церковь и там исповедоваться перед Богом. Может быть, мне нужно было раскаяться во всех своих грехах и попросить у Господа прощения. Может быть…

Она снова надолго умолкла, задумчиво перебирая полураспустившиеся бутоны роз, которым не было никакого дела до людских переживаний…

— Да, может быть… Но я не раскаялась ни в чем и не рассказала о том, что было между мной и Ральфом, никому. Может быть, если бы у меня был настоящий друг, я поделилась бы с ним, но я была одна… Сколько раз мужество покидало меня, сколько раз я боролась с этим чувством без всякой надежды на победу! Единственное, о чем я молила Бога, — чтобы сердце мое не ожесточилось, чтобы я не обозлилась на весь свет из-за тех несчастий, которые обрушились на меня.

Джастина испытала прилив нежности и сочувствия к матери.

— Не надо так говорить, — сказала она, — ты такая добрая, какие у тебя могут быть грехи?

Мэгги подняла глаза, и Джастина прочитала в них немой укор — ведь раньше ты так не думала. Что мешало тебе быть доброй по отношению к матери тогда, когда ты еще жила в Дрохеде?

И Джастина, не выдержав этого пронзительного, стонущего взгляда, в смущении опустила глаза. Тем не менее Мэгги ответила на ее вопрос:

— Я часто считала себя плохой. Я обманывала всех вокруг. Обманывала себя и даже хотела обмануть Бога. Я думала, что смогу все преодолеть, если только…

Она умолкла. Джастине не хватило терпения, чтобы подождать, пока Мэгги снова начнет говорить.

— Что, что ты хотела сказать? — спросила она, подавшись вперед.

— …если бы Ральф навсегда оставил меня, — обреченным голосом сказала Мэгги.

Джастина пожала плечами.

— Но ведь он покинул тебя.

Мэгги как-то странно улыбнулась и покачала головой.

— Нет, Ральф никогда не оставлял меня одну. Он появлялся рядом в те самые моменты, когда мне уже казалось, что я поборола в себе все чувства. Он возникал как-то неожиданно, словно из пустоты. И каждый раз я приходила в такое смятение, так отдавалась своим чувствам, что забывала обо всем на свете. Когда он был рядом, для меня существовала только любовь. Когда же он уезжал, я каялась и старалась замолить свои грехи. Дочка, я должна тебе признаться — я была счастлива, несмотря ни на что. Не знаю, возможно, в других условиях, когда мне не нужно было бы каждый раз бороться за свою любовь, я не смогла бы сохранить чувства к Ральфу так долго и наполнить свою душу таким светом. А ведь мне постоянно приходилось спорить с искушением. Я часто думала, что мной овладевает злой дух, точнее, даже не один. Самый страшный дьявол — это Левиафан, дух гордыни, а второй — Асмодей, или дух нечистой любви. Я считала себя жертвой обоих этих дьяволов. Это было ужасно. Когда я думала об этом, порой мне казалось, что я нахожусь в бреду.