Мегрэ ошибается
Шрифт:
И теперь здесь, на набережной Орфевр, лицом к лицу с представителем полицейской власти, которая представлялась ему столь кошмарной, он внезапно почувствовал облегчение.
— Клянусь вам, что я не убивал ее, — повторил он.
Мегрэ верил ему. Ни поведение этого человека, ни его голос не говорили о том, что он виновен. Луи оказался прав, говоря накануне о своем друге как о человеке слабом и лишь притворявшимся сильным.
Ясноглазый блондин с почти кукольным лицом, он не походил на приказчика из мясной лавки,
— Вы действительно считали, что это я?
— Нет.
— Тогда почему вы сказали это журналистам?
— Ничего я им не сказал. Они пишут, что хотят. А обстоятельства указывали на…
— Я не убивал ее.
— Успокойтесь. Можете закурить, если хотите.
– Рука, в которой Пьеро держал зажженную сигарету, еще дрожала.
— Прежде всего, я должен задать вам один вопрос. Когда вы вечером в понедельник пришли на авеню Карно, Луиза была еще жива?
Пьеро, сверкнув глазами, выкрикнул:
— Ясное дело!
Скорее всего, это соответствовало истине, иначе какой ему был смысл тянуть с бегством до появления сообщения в газете.
— Когда Лулу позвонила в «Грело», вы догадались, о чем она хочет с вами поговорить?
— Понятия не имел. Она была страшно взволнована и хотела срочно со мной увидеться.
— О чем вы подумали?
— Что она приняла решение.
— Какое?
— Оставить этого старика.
— Вы просили ее об этом?
— Два года я умолял ее жить со мной, — и добавил, словно бросая вызов комиссару, да и всему миру: — Я люблю ее!
— Вы действительно не хотите есть?
На этот раз Пьеро машинально взял один бутерброд, Мегрэ — второй. Хорошо, что так получилось, они ели оба, и напряжение понемногу спадало.
В соседних комнатах царила тишина, только где-то далеко стрекотала пишущая машинка.
— Бывало уже, что Лулу звонила вам на работу с авеню Карно?
— Нет. С авеню Карно никогда. Раз как-то, когда еще жила на улице Лафайет и почувствовала себя плохо, отравилась чем-то… Она всегда боялась смерти…
Произнесенные слова, по-видимому, столько в нем воскресили, что на глазах его выступили слезы. Лишь спустя какое-то время он успокоился и вновь принялся за бутерброд.
— Что Лулу сказала вам в понедельник вечером? Минуточку. Прежде чем ответите, скажите: у вас есть ключ от ее квартиры?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю. Просто так получилось. Я редко ее посещал, и всегда она открывала дверь сама.
— Значит, вы позвонили, и Лулу вам открыла?
— Мне не надо было звонить. Она ждала меня у двери и открыла ее, как только я вышел из лифта.
— Я думал, что в это время она была уже в постели.
— Вероятно, она уже легла и звонила мне, лежа в постели. Встала незадолго до моего прихода и была в халате.
— Она вела себя как обычно?
— Нет.
— Почему?
— Мне это трудно объяснить. Она выглядела так, словно долго над чем-то размышляла, и как раз в этот момент должна была принять окончательное решение. Я даже испугался немного, видя ее в таком состоянии.
— Почему?
Пьеро замялся.
— Делать нечего, скажу, — тихо пробормотал он. — Я испугался за старика.
— Полагаю, так вы называете профессора?
— Да. Я все время боялся, что он разойдется с женой, чтобы жениться на Лулу.
— Об этом шла речь?
— Если даже и шла, она мне об этом не говорила.
— А Лулу хотела, чтобы профессор на ней женился?
— Не знаю. Кажется, нет.
— Она любила вас?
— Я так думаю.
— Вы в этом не уверены?
— Думаю, что женщины в таких вопросах ведут себя по-иному, чем мужчины.
— Что вы этим хотите сказать?
Пожалуй, Пьеро не мог более точно выразить свою мысль — он только пожал плечами.
— Она была бедной девушкой, — пробормотал он.
— Куда Лулу села, когда вы вошли в квартиру?
— Она вообще не стала садиться — была слишком взволнованной. Лулу взад и вперед расхаживала по комнате и внезапно сказала, не глядя на меня: «Хочу сказать тебе что-то очень важное». А затем быстро добавила, словно желая избавиться от гнетущего ее груза: «Я беременна».
— В ее голосе звучала радость?
— Ни радости, ни огорчения.
— Вы считали, что ребенок ваш?
Пьеро не осмелился ответить, но его поведение ясно указывало на то, что для него это очевидно.
— И как вы среагировали?
— Молчал. Как-то странно себя чувствовал. Мне хотелось прижать ее к груди.
— Она вам это позволила?
— Нет. Она продолжала расхаживать по комнате, говоря что-то вроде того: «Думаю о том, что я должна сделать. Это все меняет. Это может иметь огромное значение. Если я скажу ему об этом…»
— Она имела в виду профессора?
— Да. Она не могла решиться — говорить ему об этом или нет. Не знала, как старик отреагирует.
И Пьеро, доев свой бутерброд, тяжело вздохнул:
— Не знаю, как вам это объяснить. Я вспоминаю какие-то незначительные детали, а главное ускользает. Никогда не думал, что все так кончится.
— На что вы надеялись?
— Думал, что она бросится мне на шею и скажет, что решила вернуться ко мне.
— А разве эта идея не приходила ей в голову раньше?
— Может быть, и приходила. Я почти уверен, что приходила. Она хотела этого. С самого начала, как только вышла из больницы, она убеждала себя, что обязана ему жизнью, и жила, с ним из чувства признательности.
— Она считала, что связью с профессором оплачивает свой долг?
— Он спас ей жизнь. Думаю, что ни одному из своих больных он не посвящал столько времени, сколько ей.