Механический рай
Шрифт:
— Тебя надо спасать! — таким же кричащим шепотом отозвалась она, закрыв ладонями уши.
В съемочном павильоне киностудии «Лотос» царила какая-то напряженная суматоха, хотя и невидимая обычным взглядом, но Колычев почувствовал ее сразу, едва прибыл на площадку — прямо от Карины, даже не заезжая к себе домой. Коля Клеточкин бродил, будто лев. Продюсер Ермилов мелькнул и исчез, не проронив ни слова, хотя обычно держался очень приветливо.
— Что здесь намечается — приезд Дастина Хоффмана? — спросил Алексей у Юры Любомудрова, оператора. — Или картину все-таки закрывают?
— Еще ничего толком не известно, — ответил
Колычев взял две банки пива и пошел к режиссеру.
— Плюнь и выпей, — сказал он. — Какие проблемы?
— Отстань! — огрызнулся Клеточкин. — Тебя тут не хватало!
Но пиво взял. Спустя минут двадцать Алексей повторил попытку. К этому времени он уже кое-что выяснил у помрежа, сутулой рыжеволосой девицы. Оказывается, весь сыр-бор разгорелся из-за того, что Клеточкин решил самовольно изменить всю схему сценария и концовку фильма. Теперь получалась просто мелодрама, без конфликтных линий, эротических сцен и крови, на чем был круто замешан весь сюжетный материал. Продюсер возражал: совет директоров надеялся получить сдобный триллер со всеми его атрибутами.
Колычев же не хотел ни того, ни другого, но его мнения никто не спрашивал. Хотя он мог бы поспорить и доказать, что жанр философской притчи, как он и задумывал, приступая к сценарию, был бы сейчас наиболее уместен. Зритель устал от крови, секса и мистики, самое время преподать ему урок для раздумий. А мелодрама с куклами по сценарию Клеточкина будет выглядеть пошлым фарсом, вроде сказки про «Буратино». Тогда уж надо снимать детское кино.
— Нет, нет и нет! — заорал Клеточкин, когда Алексей высказал ему свои идеи. — Только через мой труп. В конце концов, кто здесь режиссер — я, ты или Ермилов?
— Но финансирует-то картину он. А сценарий мой.
— Засунь его себе в задницу. Я сам напишу новый, не волнуйся.
— А чего мне волноваться? Гонорар я уже получил. Но ты пойми, что твое упрямство…
— Я тоже вхожу в совет директоров «Лотоса», и у меня есть право голоса, перебил его Клеточкин. — У меня контракт, который они не могут расторгнуть. Как я могу согласиться на собственное уничтожение? Дудки! Тут они сели в лужу. Или фильма вообще не будет, или снимать его буду только я. Как захочу. В конце концов, я творческая личность, а не мешок с деньгами, как этот Ермилов!
— Конечно, ты не мешок с деньгами, — согласился Колычев, а про себя подумал: «Ты мешок с дерьмом, Коля».
– Делай, как знаешь. Но все равно они что-нибудь придумают, коли уж взялись за это. В любом контракте можно что-нибудь выкопать. Юристы у них есть.
— Не мешайся под ногами! — сердито оборвал его Клеточкин.
Через час к Колычеву подошла испуганная девица-помреж и шепотом сказала, что его вызывают в дирекцию.
— Начинается обработка! — трагически произнесла она. Все знали, что девица без ума влюблена в режиссера. — Но вы держитесь. Если что, мы все грудью встанем на его защиту!
Колычев усмехнулся, взглянув на ее впалую грудь.
В кабинете продюсера Алексея вежливо усадили за стол.
— Вы уже знаете, в чем суть нашего конфликта с Клеточкиным? — спросил Ермилов, выпятив нижнюю губу.
— В общих чертах.
— Нам не хотелось бы менять Ваш сценарий.
— Мне, собственно, тоже.
— Если мы откажемся от услуг Николая,
— Я? — удивился Колычев, не ожидавший такого поворота событий.
— Да, Вы. У Вас за спиной ВГИК, более чем уверен, что Вы мечтали снять собственный фильм.
— Допустим. А как же Клеточкин? Он никогда на это не согласится.
— Я найду способ его уговорить, — ответил Ермилов.
— Нет, — произнес Алексей, мягко улыбнувшись.
— Нет — значит «да», — усмехнулся продюсер, потрепав его по плечу.
Корж расставил своих людей повсюду, где только мог, — на рынке, в парке, у аттракционов, шныряли они и по улицам этого района, прочесывая кварталы и расспрашивая местную шпану. Рзоев, в свою очередь, также не терял времени даром, отправив наряд милиции по чердакам и подвалам. Улов — несколько полудохлых бомжей и труп подростка, присыпанный строительным мусором. Забили его до смерти ночью, такие же, как он. Рядом валялись банки из-под клея, целлофановые пакеты, пустые бутылки, презервативы. Вскоре установили и личность убитого — Юрий Петухов, по кличке Пернатый. Основной соперник Герасима Диналова в борьбе за влияние среди юнцов. «Уж не он ли с ним и расправился?» — подумал подполковник.
С другой стороны на Рзоева давил Магомет: земляк требовал найти парнишку во что бы то ни стало, и подполковник нехотя выдал кое-какую информацию, сказав, что квартира пацана сгорела, а сам он подался в бега. Магомет подбросил своих людишек, которые тоже пустились по следу.
Днем Рзоеву сообщили, что застрелен директор школы, Филипп Матвеевич Холмогоров. Труп обнаружила соседка, заметившая чуть приоткрытую дверь. Сейчас там работала следственная бригада из прокуратуры. Но Рзоев сделал свои выводы: директор любил возиться с трудными подростками, Гера наверняка входил в их число — это подтвердили в школе, куда подполковник не поленился сходить, — и у него был ствол. Вполне можно допустить, что ночью между ними что-то произошло. «Не слишком ли много на одного парнишку?» — задумался Рзоев. Все это попахивало каким-то триллером, который он смотрел накануне…
А Евстафьев, по кличке Гнилой, вернувшись в больницу, проходил дополнительный курс лечения, связанный на сей раз с ожогом ног. Он, как и Корж, теперь понимал, что их обоих подвела излишняя самоуверенность. Где-то они просчитались. Нельзя относиться даже к малым сим с пренебрежительной легкостью. Мальчишка показал, что он гораздо хитрее и коварнее их, шестерых взрослых мужиков. Но если уж на то пошло, то по-настоящему ошибся именно пацан: ни Коржа, ни его самого нельзя было оставлять в живых. А теперь он покойник вдвойне, никто ему ничего не простит. Гнилой был почти на сто процентов уверен, что Корж выжил и уже ищет Геру. «Но мы найдем раньше», — подумал он, поправив подушку и глядя в окно.
Евстафьев уже дал указания своим костоломам, и сейчас те уходили по аллее, покачивая плечами, потом оба, не сговариваясь, повернулись к больничной стене и издалека помахали ему. Гнилой ответил, высунувшись в окно. И тут взгляд его упал на укромную скамейку, где сидели двое — мальчики девочка. Евстафьев чуть не вскрикнул от неожиданности, вцепившись пальцами в подоконник. В светловолосом пареньке он узнал Геру. А костоломы уже ушли, они не могли его ни слышать, ни видеть.
— Б-блин-н! — прошипел Гнилой, скрежеща зубами.