Механический рай
Шрифт:
— Не знаю, — помолчав, ответила она. — Скорее, загипнотизировал. Лишил воли и чувств. Я была как кукла в его руках. Надувная кукла из магазина, которой он просто воспользовался. И я ничего не понимала, ничего не чувствовала. Я даже почти ничего не помню. Он словно бы проделывал со мной свои опыты без моего участия. Подчинял меня в эти моменты полностью, отключал мой разум. Может, он еще что-то со мной вытворял, не знаю. Родители часто уезжали в командировки. Я даже не помню, когда это началось. Не помню, когда он лишил меня невинности. Он пользовался какими-то мазями,
— Я понимаю, это нелегко, — сказал Владислав, — А что стало с мальчиком?
— Когда я забеременела, родители не на шутку перепугались. Они не догадывались и не могли понять, как такое вообще могло случиться. Святой Дух тут ни при чем. И они стали искать отца будущего ребенка, требовали от меня, чтобы я сказала им правду… Но я-то и сама не знала ее! Меня водили по врачам, но об аборте не могло быть и речи. И мне пришлось рожать. Дед изображал, что страшно озабочен, расстроен, говорил, что в его время такого не могло быть… Сейчас-то я понимаю, что он врал. Врал и, должно быть, посмеивался в душе. Если она у него была.
— Как сильно ты должны была его ненавидеть, — произнес Владислав.
— Но я даже не догадывалась. А потом я видела, как он превращается в развалину… И когда начала вспоминать все, мне стало страшно жить с ним рядом. Я думала, когда-нибудь он меня убьет.
— Но убили его самого… А сын?
— Он прожил в нашем доме всего года два. И был для меня игрушкой, поскольку какая из меня могла получиться мать? Им занимались то родители, то дед. Потом… Меня отправили в Болгарию, к родственникам, чтобы я подлечилась, а когда через полгода я вернулась, мне сказали, что он умер. Я, конечно, огорчилась, но по-моему не настолько, чтобы позабыть из-за этого все на свете. Впереди — целая жизнь, учеба, новые встречи…
— Любовь, — подсказал Владислав.
— И любовь. Вскоре я стала забывать о нем. Но полгода назад узнала, что он жив… Отец проговорился, что его отдали в детдом. Чтобы не осложнять мне жизнь. Отдали без моего согласия. Но, думаю, они бы смогли уговорить меня и так.
— Где он сейчас и что с ним, ты, конечно, не знаешь?
— Точно не знаю. Но я была в том детдоме и кое-что выяснила. Всегда остаются какие-то следы. В записях, в разговорах… На теле — тоже.
— Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, дед без нашего ведома сделал мальчику маленькую татуировку на спине. Между лопатками. Как я теперь понимаю, это то, что ты называешь знаком Заххака.
Яков бросил Карине одеяло, но она, забившись в угол комнаты, продолжала дрожать — не от холода, а от омерзения и ненависти. В глазах все расплывалось, тяжелый ком стоял в горле, боль была всюду — по всему телу, словно ее избили. У нее было такое ощущение, будто в нее влили яд, и она, чувствуя эту липкую отраву между ног, безуспешно пыталась стереть ее ладонью.
— Вам лучше убить меня… — через силу выговорила Карина. — Иначе я убью вас.
Одна из горилл захохотала, вторая смачно плюнула, целясь в Карину.
— Может быть, я так и сделаю, — сказал Яков. — Спасибо за совет. А этого тоже? — Он пнул ногой Колычева, который лежал на полу со связанными за спиной руками. — Гляди, как смотрит! Прямо глазами ест. Гипнотизер, что ли?
Алексей не ответил, но Якову, видно, стало не по себе. Он отступил в сторону и рявкнул:
— А ну отвернись! Не то возьму вилку и выколю твои зенки. Кому говорю, ты, пиявка!
— Давай я ему башку сверну? — предложила одна из горилл. — А потом — ей. Чего тянуть?
— Погоди, — отозвался Яков. — Все должно быть в порядке очередности. Придет хозяин — тогда. На его глазах. Чтобы видел, как его женушке бутылку вобьют. А этого тоже не оставим. Ты кто?
— Твоя смерть, — ответил Колычев.
— Ну… тогда я спокоен, — засмеялся Яков. — Тебе и комара не прихлопнуть. Копи силы. А я пока посплю…
Ему действительно хотелось спать, может быть, потому, что с утра на ногах. Глаза слипались. Он тряхнул головой, пытаясь взбодриться, но веки тяжелели, руки тоже. И ноги. Яков лег на диван, не снимая ботинок, сладко потянулся.
— Ладно, — вяло сказал он. — Как только придет — разбудите.
— Без тебя не начнем! — Гориллы захохотали. Они были очень похожи — с выпуклыми надбровными дугами, запавшими внутрь глазками, выступающими подбородками и массивными загривками. Таких не прошибить ничем.
«Интересно, есть ли у них вообще разум? — подумал Колычев. — На который можно хоть как-то воздействовать?» Живым отсюда не выйти, он понимал это. Но сила Кундалини, к которой он взывал и которая уже гипнотически подействовала на коротышку, на этих горилл не влияла.
Гориллы, сидевшие к нему спиной, вдруг напряглись, как звери, которые чувствуют опасность. Карина не спускала с них ненавидящего взгляда. Желание умереть было столь велико, что она почти сходила с ума. Она и выглядела безумной — с горящими глазами, спутанными волосами, расцарапанной щекой.
— Во, баба! — сказала одна из горилл. — Отодрать ее снова, что ли? Или его? — Он ткнул пальцем в Колычева.
Второй громко зевнул.
— Лучше поспать.
— Нельзя. Яша велел ждать.
— Вот ты и жди.
— Почему я? — И они заспорили.
Оказавшись в темной холодильной камере, кавказец неожиданно ойкнул, выкрикнул что-то на своем языке и схватился обеими руками за живот. Он мог и заорать, если бы не страх, сдавивший горло, и боль, пронзившая внутренности.
Герасим захлопнул дверь камеры. Теперь вообще ничего не было видно.
— Это я! — громко произнес он. — Ты где?
— Здесь, — откликнулась Галя. Голос ее дрожал. — Сейчас найду выключатель.
Что-то упало на пол, звякнуло. Кавказец продолжал стонать. Наконец лампочка вспыхнула. Кавказец сидел на полу, его руки и живот были в крови. Рядом валялся длинный нож.