Механизм пространства
Шрифт:
– Несчастный человек, мсье. Конечно, я помню его, нашего дорогого профессора Лебона! Вообще-то он – Лебон де Гамберсэн, но в те кровавые дни за приставку «де» платили головой. Мадам Гильотина не разбирала, принц ты или инженер!
– Его казнили?
– Что вы, мсье! С ним все вышло гораздо хуже…
Не понимая, что может быть хуже гильотины, Торвен молча смотрел на старичка. Тот платил ему ответным вниманием, сморкаясь и утирая глаза платочком. Слезы течь не хотели, архивариус тер изо всех сил, и наконец добился результата.
Одинокая и скупая, как ростовщик, слеза покатилась
– Если мсье хочет узнать ужасную, леденящую душу историю, пусть обождет десять минут. Короткий день, мы скоро закрываемся. Рядом есть кабачок – «Крит», славное местечко. Скромный ужин, бутылочка винца, и мсье получит настоящее удовольствие.
– Отчего бы вам не рассказать мне историю прямо сейчас?
Торвен демонстративно потянулся за кошельком.
– Нет-нет! – рискуя рассыпаться в прах, старичок замахал руками на глупого мсье. – Я не буду рассказывать! Я буду кушать ужин! Рассказывать будет папаша Бюжо, кабатчик. Он все знает, мсье, он все подаст в лучшем виде…
3
– Бюжо! Накрой нам стол, Бюжо!
– В долг больше не дам! – отрезал кабатчик.
– Какой долг? Я привел клиента!
«Крит» был знаком Торвену. Сюда он заглядывал с капитаном Гарибальди; здесь познакомился со вспыльчивым Огюстом Шевалье. Заведение средней руки, тихое и неприметное. Сейчас кабачок пустовал – архивариус, торопясь не упустить добычу, закрыл патентное бюро раньше обычного. Часа через полтора в «Крит» нагрянут студенты, лавочники, шлюхи; проснется безногий инвалид, мирно дремлющий в углу, затянет «Старого капрала»…
– Так я накрываю, мсье?
Кабатчик испытующе пялился на Торвена. На клиента, которого привели. Лицо папаши Бюжо выражало противоречивые чувства. С одной стороны, на нем читалась законная радость: стол означал прибыль. С другой же стороны… Нет, сравнение, при всей его абсурдности, попадало в точку. Кабатчик напоминал актера, которого в разгар попойки стали уговаривать прочитать монолог из «Мнимого больного». Что вам стоит, сто раз читали, валяйте в сто первый…
– Я ничего не слышал о газовом двигателе Лебона, – сказал Торвен, ожидая, пока объявится ужин (вернее, поздний обед). – Им что, никто не заинтересовался?
Старичок ухватил бутыль анжуйского – первую ласточку его весны. Ловко разлил по стаканам: Торвену – на донышко, себе – до краев. Архивариус был похож на призрак, явившийся из глубин прошлого века: кафтан с косыми фалдами, гетры, панталоны в обтяжку… Сверчок, стрекочущий на груде патентов, он возбужденно раздувал ноздри, принюхиваясь к аромату вина.
– Бюрократы, мсье! Чинуши! О, как мы обрадовались, когда Наполеон взял на себя ответственность за Францию… Мы же не знали, что это такое – свора императорских чиновников! Бедняга Лебон носился со своим двигателем, как бесприданница – с девственностью. Норовил всучить всем и каждому. В ответ его травили, гнали с работы, мешали исследованиям. Нищета, мсье! Когда б вы знали, до чего она противна, кислая старуха – нищета…
Стол мало-помалу заполнялся. Устрицы, копченые колбаски, обжаренные на решетке; утиная грудка под ягодным
– По второй, мсье? За несчастного профессора Лебона! Все, чего он добился, – краткий триумф в отеле «Сеньеле». Ему позволили разместить там десятка три газовых рожков. Я видел эту красоту своими глазами! Рай, мсье! – истинный парадиз. На смертном одре я вспомню, как сверкала зелень сада в свете фонарей – и отойду с миром…
Отходить архивариус не спешил. Напротив, допив второй стаканчик, он вцепился здоровыми, молодыми зубами в колбаску и живо расправился с ней. Следом настал черед утки. Папаша Бюжо, любуясь пиршеством, маялся за стойкой – ни дать ни взять, премьер-тенор, ожидающий в кулисах: когда же его вызовут на сцену?
Честно говоря, Торвен ничего не понимал.
– И тогда Лебон обратился в военное министерство? – попытался он натолкнуть старичка на нужную тему. – Я прав?
– Мсье – провидец! Оракул! Кумская сивилла! Конечно же, куда идти отверженному в Париже, если не в военное министерство? Но замечу, – старичок понизил голос до зловещего шепота, – что господин Лебон оказался умнее, чем о нем думали. Он пошел к военным не с чертежами двигателя. О, он нес им подлинную изюминку! Нес – и не донес. Бюжо! Мы ждем вашего рассказа…
Унылый, кабатчик подсел к ним за стол.
– Он заставляет меня по сто раз повторять эту историю, – пожаловался паша Бюжо, – как злобный арабский Шахерер. Водит и водит, а я чеши, значит, языком…
– Как кто? – изумился Торвен.
– Шахерер. У него была жена Хушизада, которая знала уйму сказок…
– Шахрияр! – Торвен вспомнил томик «Тысячи и одной ночи» в переводе Галлана, которым зачитывался в юности; а еще точнее – до войны, где сгорела его юность. Позднее, охладев к развлекательному чтению, он подарил книгу Андерсену, чем вызвал ликование последнего. – Шахрияр и Шахерезада!
– Может, и так, мсье. Я не люблю арабов. Почему бы им не брать хорошие имена: Пьер, Жан, Марго? Ладно, не в арабах дело. У меня был брат, мсье. Хорошее французское имя: Анри Бюжо. Он кончил жизнь на каторге, но речь не об этом. В 1804-м Анри исполнилось семнадцать лет – мальчишка, глупый и дерзкий…
«Я в 1804-м был ребенком, – Торвен отпил глоток анжуйского. – Гораздо младше, чем Анри. Все были живы: папа, мама, братик Бьярне. А через три года ракеты Конгрева упали на Копенгаген. И Белый Тролль пришел в огонь – за мной. Там, в огне, и сгорело твое детство, юнкер Торвен».
– Вас ведь интересует инженер Лебон, да? Так вот, Анри следил за ним в день убийства…
Анри следил за инженером от острова Святого Людовика – начиная от дома № 12 по Сен-Луи-ан-Л'иль, где инженер снимал квартиру. Погода была скверная, то и дело срывался дождь, и Анри намаялся, ожидая у перил моста, пока объект наблюдения соизволит выйти. Заказанное дельце, с точки зрения парня, было бы удобней провернуть у подъезда – вместо того, чтобы тащиться через весь город, прячась за углами и столбами. Никого нет, занавески на окнах задернуты…