Мекин и
Шрифт:
– Да что вы, - всплеснул руками человечек.
– Какое же у меня дело может быть? Безделица сущая!
– Тогда вы меня, ради Бога, извините, - сухо проговорил Кубик.
– Я сейчас не буду с вами говорить, не обижайтесь... не вовремя...
– А мне показалось, - вдруг с какой-то мягкой, но особенной, не присущей простым болтунам, настойчивостью, сказал человечек, - что как раз вовремя. Разве нет?
– В каком... что?
– Кубик вдруг остановился, развернулся и навис на голову выше человечка.
– Не понимаю!
И вдруг, поражаясь самому себе, Кубик прислонился к фонарному столбу плечом, полуотвернулся
– Понимаете, тут такое дело... Был сеанс, хозяин уже ушел, и я портрет заканчивал. И вдруг чувствую - запах... хлеб, на окне, сзади... И сам не хотел, а - вот...
И он чуть отодвинул край пальто, чтобы человечек, который сразу начал понимающе качать головой, мог почувствовать запах, пробивающийся через толстый ворс. Человечек склонился ниже - Кубик поразился, насколько было похоже это его движение на то, каким сам Кубик всего десять минут назад склонялся к полотну звучно принюхался, и уставился на Кубика. Кубик молчал. Потом он снова запахнул пальто, и вытащив замерзшие руки из карманов, подул на пальцы.
– И вот... не знаю, что делать, - неловко закончил он.
– Ну, что с хлебом этим делать, я знаю, - неожиданно деловито заявил человечек.
Кубик уставился на него недоуменно.
– Идемте, уважаемый, со мной!
– заявил человечек, и, отвернувшись от Кубику, решительно зашагал вперед.
Кубик пожал плечами, и двинулся следом, удивляясь своей покорности, но не решаясь противоречить.
Шли они долго, и Кубик уже даже почти отвлекся от мыслей о хлебе, и принялся смотреть по сторонам. Смотреть, впрочем, было почти не на что - дома вокруг кончились, и внизу был только снег, светившийся словно бы сам по себе, холодным химическим светом, а над головой было совершенно черное, туго натянутое небо с крапом звезд, неподвижных с виду, но если остановиться, задрать голову кверху, и всматриваться пристально, бешено вращающихся.
Тогда Кубик стал рассматривать черную фигурку прямо перед собой. Человечек закурил сигарету, и иногда, когда он оборачивался к Кубику, ободряюще ухмыляясь, а Кубик, спотыкаясь, все тащился за ним, Кубику казалось, что красный сигаретный уголек вспрыгивает над щекой человечка, и превращается в одинокий красный глаз, недобро гаснущий до очередной затяжки.
– Нам туда, - вдруг человечек резко остановился и показал рукой куда-то вперед. В первый момент Кубику показалось, что он падает лицом вперед, и ему даже пришлось ухватиться за услужливо подставленный локоть, чтобы не упасть. Сразу же после этого он понял, что они стоят на краю огромного склона, покрытого снегом настолько ровно, что любому, кто встанет на этом краю, покажется в первый момент, что равнина, по которой они брели до этого, продолжается ровно и дальше, и только это он сам завис лицом книзу и вот-вот упадет.
Человечек снова решительно шагнул вперед, и Кубику не оставалось ничего, кроме как только последовать за ним. Он шел уже безучастно, иногда проваливаясь в неожиданно глубокие следы, которые оставлял за собой человечек, и двигался уже не как художник Кубик, а как точка на разделе между черным и белым, который ктото решил провести толще, и теперь, как по линейке, толкал карандашом вперед.
Они спускались все ниже и ниже, и вдруг Кубик, в очередной раз подавшись телом вперед, чтобы вытащить ногу из вязкого снега, столкнулся с человечком, который, оказывается, уже несколько секунд стоял неподвижно и ждал, пока Кубик доберется до него.
– Пришли!
– радостно объявил человечек, и указал на что-то черное на черном. Оказалось, что склон продолжается и дальше, только под еще более резким углом, почти обрывом, и на самом краю этого обрыва прилепилось некое строение, приземистое и лишенное какой бы то ни было искорки света. Оно казалось монолитным, но человечек шагнул вперед и размеренно постучал прямо в стену. Сразу же он обернулся к Кубику и прошептал: - Хлеб, хлеб давайте!
Кубик пожал плечами, вытащил из-за пазухи хлеб и сунул его в протянутую руку. В стене открылось незаметное прежде отверстие, хлынул квадратный поток мутного желтого света, и человечек поспешно сунул туда каравай. Окошко - если это было окошко - сразу закрылось, и Кубик успел только рассмотреть только темную руку, протянутую за хлебом, и расслышать какое-то удовлетворенное урчание и что-то вроде хриплого "Хрршо!", и снова остался стоять в черной пустоте, усеянной радужными кругами после резкого перехода от тьмы к свету и обратно.
От уверенности человечка не осталось и следа. Он снова засуетился, ухватил Кубика за рукав и с неожиданной силой потянул его вверх по склону.
– Вот и ладно...
– приговаривал он, задыхаясь, - вот и хорошо... Вы, уважаемый, теперь домой идите... спать. Вот и хорошо...
Они взобрались обратно на край склона. Кубик совсем выбился из сил, но схватил человечка за рукав, и развернул его, уже совсем собравшегося уходить, лицом к себе.
– Теперь объясните мне, что все это значит, - потребовал он.
– Да полно вам, уважаемый, - человечек вдруг легко стряхнул с рукава руку Кубика и шагнул в сторону.
– Спать, спать ложитесь...
– донеслось уже откуда совсем издали.
Кубик ошалело покрутил головой, шагнул вперед, и вдруг понял, что стоит всего в трех кварталах от собственного дома. Он поднялся на крыльцо, открыл своим ключом дверь, осел на пол, как был, в пальто, и заснул.
* * *
Мой друг, святая простота, Ты как покой недостижима А я скольжу все дальше - мимо Все мимо белого листка Все мимо мимо мимо мимо А простота недостижима
Мой друг, великое искусство, Не данный Богом мне талант Не превращать искусство в бант На кончике косицы чувства Хочу не превращаться в бант Но не дан Богом мне талант
Я предпочел бы простоту Но простота мне не дается Ну что теперь мне остается Лишь плакать - плакать в пустоту Мне ничего не остается Ведь простота мне не дается
Полузадушена строка Стремленьем к простоте томима А простота порхает мимо Все мимо моего листка Все мимо мимо мимо мимо Стремленьем к сложности томима
Часть II. И...
* * *
Прильнув к воде бегущей сверху книзу Забыв о той что плещется у ног Вишу на самом краешке карниза Вполне преуспевающий пророк
Я жгу сердца людей своим висеньем Я знаю что им нужно от меня Я обрету апостолов паденьем В асфальт воткнувшись в середине дня
По перебитой вене водостока Сползает тонкой струйкой забытье Смешная мысль нелепа и жестока А нужно МНЕ висение мое?
Зачем я встал открыл окно и вылез Каблук впечатав рядом с фонарем В окне соседском чахлый амариллис Махал мне искушающе листком