Мелхиседек. Книга 2. Человек
Шрифт:
Все это заставляет нас серьезно усомниться в том, что через литературу может привноситься в мир нечто, что заставляет его переламывать наши души и оттачивать характер в угодном Богу направлении.
Правда, можно предположить, что те единицы творческой элиты, которые являются психически вполне нормальными людьми, могли бы вполне эту задачу выполнять. Однако, беря в руки литературное произведение, мы не можем требовать от их авторов, чтобы они к предисловию своих книг и сборников прикладывали справки от психиатров или нотариально заверенные свидетельства сексуальных партнеров. Это был бы уже фашизм. Эти люди имеют право на творчество, а мы имеем право на то, чтобы читать их, или не читать. Пусть каждый воспользуется своим правом и пусть будет все так, как есть, но в таком случае мы должны признать, что литература все-таки занимает какую-то другую нишу в нашей жизни, а не ту самую, которую мы ищем, то есть исторически определяющую Его Замысел,.
Кроме того, происходит постоянно удивительная вещь, когда светлые и нормальные гении литературы, такие, как Пушкин, Шекспир, Дюма, Шолохов, Данте, Сервантес, Жюль Верн и еще немногие другие -
Правда, знакомый уже нам Эзра Паунд, который пытался тягаться непосредственно с Данте и умер за решеткой психушки, говорил, что незачем критиковать литературное произведение, исходя из личных качеств его автора. Только плохой критик критикует поэта, а не его поэму, говорил он. Может быть и так. Но, во-первых, личность автора не может не накладывать отпечаток на то, что он пишет. И даже плохой критик не сможет не заметить, что в содержании поэмы есть что-то болезненно странное. А биографическая справка о поэте всего лишь объясняет происхождение этих странностей. Тут связь неразрывная. Кроме того, сумасшествие, например, это не банальный перелом колена и даже не сифилис. Вывих мозгов - это не вывих сустава. Такое не происходит в одно мгновенье, разделяя жизнь автора на два разных отрезка - до несчастья и после. Если человек, в конце концов, все-таки сошел с ума, то это громко признается только в том случае, когда это перешло в необратимую или опасную для окружающих форму. А до этого он годами находится в той фазе, в которой процесс еще кажется обратимым или не представляется угрожающим для здоровья соседей и родственников, но процесс-то идет все время! И в этом состоянии человек творит, и это состояние не может не отражаться на том, что он пишет. В итоге появляется всегда оригинальное литературное новшество, увлекательное и талантливое, но питает оно скорее не душу, а какие-то ее темные закоулки, где таятся пороки и запретное любопытство.
Зачастую приходится слышать и такую версию психической ущербности многих литературных талантов - это люди особенные и особо остро чувствующие, им дана великая возможность ощущения истинного страдания и великая способность пропускать через себя метания и болезни духа. Из-за такого избыточного набора душевных талантов они, мол, и становятся душевно не совсем уравновешенными. Не выдерживают нагрузки. Если мы согласимся с этой версией, то она вполне может дать некоторые надежды литературе: в самом деле, если Бог избирает этих людей для какой-то миссии, то эта миссия, естественно, не может быть простой, и эти люди просто не выдерживают и загибаются психически на ниве сотрудничества с Ним. Можно было бы и ухватиться за эту возможность для литературы, но мы не станем этого делать. Потому что, если бы эти люди были такие особенные и так особенно бы чувствовали все то, что не дано чувствовать нам, то с каких таких радостей нам было бы интересно вообще то, о чем они пишут, и с какой такой причины нам было бы вообще понятно то, что они переживают? Если они совсем другие по своим душевным талантам, то, как мы можем им сопереживать? Чем, какими такими собственными талантами мы можем сопереживать их необузданно эксклюзивным талантам? Вот цветы, например, страдают, когда их режут, а лабораторные опыты показали, что даже посторонние цветы впадают в панику, когда в помещение входит человек, который всего-навсего утром срезал у себя в саду цикламены. Для них у него руки в крови! А для нас все это непонятно. Потому что это совершенно две разные системы душевных переживаний - у цветов и у нас. Мы цветов не понимаем, потому что они особенные. А если мы понимаем писателей и поэтов как себя самого, переживаем вместе с ними над одним и тем же, и одинаково с ними над одним и тем же смеемся и плачем, то надо признать, что в таком случае и они, и мы - особенные совершенно в равной степени. Мы ничем от них в таком случае по особенности душ не отстаем. Но, отмечая, что мы считаем себя одинаково особенными с литераторами относительно друг друга, мы должны признать и то, что это абсолютная глупость: что-либо в равной степени особенное относительно друг друга всегда должно считаться просто одинаковым, а особенным оно может быть только относительно чего-то третьего, от чего разительно отличается. Например, от цветов. А такой случай, как одинаковая способность что-то особенно переживать должен считаться просто нормой. Например, если все вокруг дураки, то не будет противоречить истине и то утверждение, что все вокруг умные. Относительно друг друга, конечно. Поэтому мы со спокойной уверенностью можем сказать - эти ребята и девчата особенные не в том, что могут увидеть или почувствовать что-то такое, чего не можем увидеть или почувствовать мы (потому что мы ведь отлично видим и чувствуем то, на что они пытаются нас заострить в своем творчестве), а особенные они в том, что не могут реагировать на это также достойно, как можем реагировать мы. И с нами происходят все те страшные и убивающие нашу жизнь вещи, которые описываются в литературе. И мы точно также на грани жизни и смерти переживаем измены, на грани душевного здоровья скорбим о близких, и нам также сокрушают дух неразделенная любовь, предательство детей, равнодушие родителей, проявленная ненависть друзей, унижения от сильных, невозможность правды и бессилие мести. Иначе нас не трогали бы переплетения судеб вымышленных героев, как не трогает погоня льва за антилопой в телепередаче из жизни животных, потому что это из другой относительно нас жизни! А то, что в книгах - все из нашей жизни. Но мы не вешаемся, не спиваемся, не кусаем наше ближайшее окружение и не впадаем в противоестественные половые связи. Мы справляемся. Может быть, это, как раз, мы особенные?
Но как бы там ни было, а предполагать, что литераторы несут какую-то особую душевную нагрузку в жизни, которая не достается нам - смешно. Поэтому и этого слабого шанса у литературы для ее возможного высокого значения в качестве инструмента в Его руках, нет.
Но вернемся к бестселлерам. Раз уж мы все так на них падки, то разве не логично было бы предположить, что программу этого неудержимого интереса к ним в нас заложил Он, и благодаря этой программе обеспечивается то, что мы постоянно находимся в этом состоянии жадного впитывания какой-то информации, которую Он закладывает в эти бестселлеры? Логика, и в самом деле, против данного предположения не возражала бы, если особенно не вдаваться в содержание этих бестселлеров. А оно, к сожалению, убеждает нас в обратном. Похоже, что Его присутствием в создании бестселлеров ничто не отдает. Давайте посмотрим, что удалось нам собрать из всего количества этих книг, которые становились в свое время (короткое, надо еще раз отметить) самыми модными у читающей публики.
Владимир Набоков, "Лолита". Очень громкая была книга. О чем эта книга? О педофилии. Омерзительная история без тени осуждения автором хотя бы за строкой. От Бога?
Овидий Назон, "Наука любви". Книга римского поэта, которую иногда до сих пор можно встретить кочующей по студенческим аудиториям в перепечатанном самодеятельным образом виде. Подробное описание техники половых актов. Поэтизированная порнография на уровне сексологического пособия.
Омар Хайям, рубаи (четверостишья). Культ пьянства и половой любви.
Николай Гоголь, "Вий". Фантасмагория ужасов, где покойница летает во гробе, а вампиры домогаются героя три ночи к ряду.
Братья Гонкуры. Их книги вырывались буквально из рук друг у друга французскими почитателями и с нетерпением ожидались к изданию. Их именем названа крупнейшая литературная премия Франции. Каждая книга была бестселлером, что почти уникально в истории литературы. Вот темы их книг - физиологические подробности человеческой жизни в отвратительных мелочах, детальное и любовное описание различных физических и психических патологий. Истории героев этих книг - истории страшных болезней, где вся суть повествования сводится к натуралистической биологии. Сами Гонкуры говорили - главное не содержание, сюжет вообще не нужен, главное вызвать специальные ощущения. Ощущения выше мысли, считали братцы. Особенно ощущения шока от грязных деталей физиологии человеческого тела. Отсюда и успех.
Иван Гончаров. Роман "Обломов". История о человеке, который не встает с дивана и находится в депрессивном состоянии душевного расстройства.
Иван Тургенев, "Отцы и дети". История об абсолютно невоспитанейшем человеке, да еще к тому же и психе, который сам не имеет смысла в жизни и за другими не хочет его признавать.
Дон Жуан - любимые во все века истории о совращении женщин из спортивного интереса, попрании уважения к мертвым и мистической неодолимости смерти. Созданный в 1630 году персонаж до сих пор обязательно присутствует в любом пласте актуального по времени искусства.
Сервантес, "Дон Кихот". История о сумасшедшем рыцаре. Была невероятным бестселлером в Испании. Что особенно в этом плохого? А то, что вся Испания неудержимо смеялась над больным идальго, и считала эту книгу самым смешным из всего, что доводилось писать на земле человеку. Наборщики от смеха даже допускали недопустимо глупые ошибки. Унижения беззащитного романтика - это же, по сути очень смешно! Это только в наши времена герой Сервантеса вызывает сострадание. Но в наше время "Дон Кихот" и не бестселлер…
Достоевский, "Преступление и наказание". История об убийстве, психологии убийства, психологии совращения, психологии самоубийства, психологии нищеты, психологии цинизма и психологии самоубийства (Свидригайлов). Полный набор.
Теодор Драйзер, "Сестра Керри". О том, как порядочный человек бросает работу и семью ради актрисы, катится на дно и становится бездомным бродягой. Есть что почитать.
Морис Женвуа, "Раболио". Бестселлер из бестселлеров, Гонкуровская премия и забвение в настоящее время - очень показательный пример. Книга о том, как безобидный браконьер превращается в убийцу. Копание в патологическом внутреннем мире убийцы. Ну как не перечитать несколько раз?