Мельница на Флоссе
Шрифт:
— О да, благодарю вас, — воскликнула Мэгги. — Я вам очень обязана. Но мне бы хотелось, чтобы вы тоже поехали со мной. — Она подумала — все лучше, нежели остаться с глазу на глаз с одним из этих ужасных мужчин; куда приятней, если тебя зарежет целая компания.
— Так, значит, я тебе больше нравлюсь? — улыбнулась женщина. — Но я не могу с вами идти, мне за вами не угнаться.
Оказалось, что и мужчина едет на том же осле, позади Мэгги, и хотя даже самый страшный сон не мог бы привести ее в больший трепет, она была столь же бессильна воспротивиться этому, как и сам осел. Женщина, похлопав ее по спине, сказала «до свидания», и серый, сразу уразумев, на что намекает палка хозяина, мелкой рысцой пустился по проселку в ту сторону, откуда Мэгги пришла за час до того, а высокая девочка и растрепанный мальчишка, тоже вооруженные палками, услужливо сопровождали их первую сотню шагов, визгом и ударами понукая осла.
Даже Ленора [23] во время своей фантастической полночной скачки с призраком-возлюбленным не была так напугана, как бедняжка Мэгги во время совершенно прозаической поездки на трусящем рысцой осле, с цыганом, рассчитывающим заработать полкроны. Красный свет заходящего солнца, чудилось ей, таил в себе что-то зловещее, с чем, безусловно, был связан
23
Ленора — героиня одноименной баллады немецкого поэта Бюргера (1747–1794).
Наконец — о радость! — этот проселок, самый длинный на свете, стал подходить к концу и уперся в широкую дорогу, по которой как раз проезжал дилижанс! А на перекрестке стоял столб — она, несомненно, видела его раньше — с дощечкой: «До Сент-Огга две мили». Значит, цыган действительно везет ее домой. Возможно, он в конце концов неплохой человек и, вероятно, обиделся, что она не хотела с ним ехать. Мысль эта все сильнее овладевала Мэгги, по мере того как она с несомненностью убеждалась в том, что дорога ей хорошо знакома; она ломала себе голову, как бы ей начать разговор с оскорбленным ее недоверием цыганом и не только ублаготворить его, чтобы он перестал обижаться, но стереть даже самую память о своей трусости, и тут — они как раз подъезжали к перекрестку — Мэгги увидела мужчину верхом на лошади с белой мордой.
— Остановитесь, остановитесь! — закричала она. — Это мой отец! О, отец, отец!
Внезапная радость обожгла ее, как боль, и, прежде чем отец успел подъехать, она разрыдалась. Можно представить себе удивление мистера Талливера: он ехал кружным путем из Бассета и дома еще не был.
— Как, что это значит? — спросил он, придерживая лошадь.
Мэгги, соскользнув с осла, подбежала к нему и ухватилась за стремя.
— Маленькая мисс, верно, заблудилась, — сказал цыган. — Она пришла к нашему шатру в конце Данлоу-Лейн, и я вез ее домой. Немалый путь, после того как пробудешь на ногах весь день.
— Да, отец, он такой добрый, он повез меня домой, — подхватила Мэгги, — очень добрый, хороший человек.
— Что ж, держи, любезный, — сказал мистер Талливер, вынимая пять шиллингов. — Ты честно заработал эти деньги. Что бы я делал без моей дочки! Ну-ка, подсади ее в седло… Что же это, Мэгги, как это ты? — начал он, когда они снова двинулись к путь и Мэгги, тихо всхлипывая, прижалась к груди отца. — Как это вышло, что ты заблудилась?
— Ах, отец, — всхлипнула Мэгги, — я убежала, потому что была так несчастна: Том на меня сердился. Я не могла этого вынести.
— Фу, фу! — произнес мистер Талливер, успокаивая ее. — Разве можно убегать из дому? Что станет делать отец без своей дочки?
— О, я никогда больше не убегу, отец, — ни за что! Когда мистер Талливер добрался в тот вечер домой, он без обиняков выразил свое мнение о случившемся, и это привело к удивительному результату: Мэгги не услышала по поводу этой глупой истории — побега к цыганам — ни одного упрека от матери, ни одной насмешки от Тома. Она была потрясена, даже несколько испугана таким непривычным обхождением. Наверно, она поступила так дурно, что об этом и упоминать нельзя.
Глава XII МИСТЕР И МИССИС ГЛЕГГ У СЕБЯ ДОМА
Для того чтобы увидеть мистера и миссис Глегг у них дома, мы должны перенестись в Сеит-Огг — этот освященный веками город с крышами из красной черепицы и широкими фронтонами портовых складов, где черные корабли разгружаются от привезенных с дальнего севера товаров, а взамен увозят драгоценные изделия из внутренних графств — плотно спрессованный сыр и шелковистую овечью шерсть, с которыми мои благородные читатели, несомненно, знакомы по античным буколикам.
Это один из тех старых-старых городков, которые кажутся нам таким же феноменом природы, как гнездо райской птицы или извилистые галереи муравейника, — город, где следы роста, следы его долгой истории запечатлелись, как кольца тысячелетнего дерева, — город, который возник между рекой и низким холмом и уже стоял там в те далекие времена, когда римские легионы поспешно покидали раскинутый на косогоре лагерь и свирепые длинноволосые викинги поднимались по реке, жадными глазами глядя на тучные земли. Это город, «знакомый с давно забытыми годами». Здесь время от времени является тень саксонского короля-героя, [24] обозревающего места своих юношеских забав и любовных приключений, здесь встречает его мрачный дух грозного вождя язычников-скандинавов, заколотого в кругу своих воинов мечом невидимого мстителя, — дух, который осенними вечерами поднимается белым туманом с могильного кургана на холме и парит во дворе Старого замка у реки — место, где вождь был таким, таинственным образом убит в те дни, когда Старого замка и не существовало. Строить этот прекрасный Старый замок начали еще норманны. Как и самый город, он рассказывает нам о замыслах и мастерстве разделенных веками поколений; там все — седая старина, и потому мы смотрим со снисходительной улыбкой на разнобой в отдельных его частях и благодарны творцам каменного крытого балкона, и зодчим готического фасада, и создателям башен искуснейшей кирпичной кладки с орнаментом из трилистника, и окон с каменными наличниками, и каменных зубцов на стенах — за то, что они не совершили святотатства — не снесли древних, наполовину бревенчатых стен, за которыми помещался пиршественный зал с потолком из дубовых балок.
24
Подразумеваются король англосаксов Альфред (король Англии с 871 года), героически боровшийся с набегами данов и один из вождей нашествия скандинавов на Британские острова в IX веке.
Но, возможно, еще более древнего происхождения кусок стены, сейчас вмурованный в колокольню приходской церкви, который, как считают, остался от самой первой часовни, построенной в честь святого заступника этого старинного городка, Огга, чья история известна мне в нескольких версиях. Я склоняюсь к самой краткой, поскольку если и не все в ней истинная правда, то по крайней мере меньше выдумки. «Огг, сын Беорла, — повествуется в одном из имеющихся у меня манускриптов, — был лодочник; он зарабатывал свое скудное пропитание тем, что перевозил людей через реку Флосс. И случилось однажды вечером, когда дул
Как видите, из этой легенды явствует, что уже в стародавние дни людям ниспосылалась эта «божья кара» — наводнения, которые даже если не губили человека, были роковыми для беспомощного скота и сметали с лица земли всю мелкую тварь. Но город знал и более тяжкие бедствия, чем наводнения, — бедствия гражданских войн. Долгие годы он был полем боя, где сперва пуритане возносили хвалу господу за кровь роялистов, а затем роялисты — за кровь пуритан. В ту пору не один честный горожанин лишился всего своего достояния, не желая поступиться совестью, и нищим покидал родные места. Еще и сейчас стоят многие дома, из которых с грустью уходили эти честные горожане, — дома с причудливыми крышами и окнами на реку, сжатые портовыми складами более поздней постройки, дома со множеством самых удивительных переходов, которые то и дело круто заворачивают, пока наконец не выведут вас на топкий берег, постоянно заливаемый бурным приливом. Кирпич домов давно потемнел, и во времена миссис Глегг вы нигде бы еще не нашли неуместного новомодного щегольства, никаких зеркальных стекол в витринах лавок, никакой штукатурки на стенах или иной ложной попытки придать превосходному старому красному Сент-Оггу вид города, возник него только вчера. Витрины были маленькие и без претензий, так как жен и дочерей фермеров, приезжавших за покупками раз в неделю, ничто не могло заставить изменить хорошо известным им лавкам, куда они ходили из года в год, а лавочники не интересовались покупателем, который заглянет разок по пути и поминай как звали. Ах! Даже времена миссис Глегг кажутся сейчас давним прошлым; происшедшие перемены отодвинули их далеко назад. Война и толки о войне ушли уже тогда из памяти людей, и если фермеры в выгоревших коричневых куртках, стоя на гудящей от множества народа рыночной площади, иногда и вспоминали о ней, вытряхивая зерно из мешочков с образцами, то лишь как о далеком золотом веке, когда держались высокие цены на хлеб. Да, прошли те времена, когда широкая река могла принести к городу корабли непрошенных гостей. Россия стала просто местом, откуда привозят льняное семя — чем больше, тем лучше, — идущее на маслобойни, где тяжелые толчеи, словно огромные живые чудовища, с грохотом размельчают его и отвеивают прочь шелуху. Католики, плохой урожай и таинственные колебания рынка — вот те бедствия, коих только и приходилось опасаться человечеству; даже наводнения за последние годы были не так сильны. Сент-Огг не заглядывал мысленным оком далеко вперед, не оглядывался назад. Он получил в наследство большое прошлое, но не задумывался над ним и не видел призраков, бродивших по улицам. С тех пор как на разлившихся водах Флосса видели святого Огга и божью матерь на носу его лодки, многое стало воспоминанием, а затем постепенно совсем растаяло, как уходящие вдаль вершины холмов. Настоящее же было как плоская равнина, где люди перестают верить в существование вулканов и возможность землетрясений и живут убежденные, что завтра ничем не будет отличаться от вчера и что гигантские силы, потрясавшие раньше мир, уснули вечным сном. Прошли те дни, когда в жизни людей такое место занимала вера, а тем более дни, когда они могли сменить ее. Католики были страшны потому, что, дай им волю, они захватили бы власть и хозяйство страны и жгли бы людей живьем, а не потому, что хоть одного здравомыслящего и честного прихожанина Сент-Огга можно было обратить в веру папы римского. Один старожил еще помнил, в какой экстаз приходила толпа, когда на скотном рынке проповедовал Джон Уэсли, [25] но уже давно от проповедников не ждали, что они будут потрясать души людей. Случайная вспышка красноречия на кафедрах диссидентов по вопросу о крещении младенцев была единственным проявлением религиозного пыла, остывшего в нынешние трезвые времена, когда люди по горло сыты переменами. Протестантизм чувствовал себя совершенно спокойно, позабыв о ересях, не заботясь о прозелитах; принадлежность к секте переходила от отцов к детям вместе с фамильными скамьями в церкви и деловыми связями, и правоверные протестанты глядели на диссидентизм с презрительным недоумением, как на глупый обычай, который держался в семьях, занимавшихся главным образом торговлей бакалейным и мелочным товаром, хотя он ничуть не мешал и успешным оптовым сделкам. Но католический вопрос поднял легкий ветерок споров, нарушивший долгий штиль. Почтенный приходской пастор в своих поучениях стал пускаться в исторические экскурсы и дискуссии с воображаемым противником, а мистер Спрей, священник-индепендент, начал произносить политические проповеди, в которых он с пламенной верой и большой тонкостью доказывал, что, с одной стороны, католикам должно иметь политические права, с другой — им должно гореть в геенне огненной. Но большинство его слушателей было неспособно уловить все эти тонкости; одни старозаветные диссиденты сожалели, что он взял сторону католиков, другие полагали, что лучше бы ему оставить политику в покое. Служение общественным интересам не слишком высоко ставилось в Сент-Огге, и к людям, толкующим о политике, относились несколько подозрительно, считая их опасными субъектами. Среди них мало кто имел собственное дело, а если и имел, то ему, конечно, скоро грозило банкротство.
25
Джон Уэсли (1703–1791) — проповедник, основатель религиозной секты методистов.