Мелочи о мелочи

Либман Илья

Сидит бывало Кроха в перерывах от работы и смотрит в свой бочечный экранчик, а там целые страницы незнакомых лиц с фот на нее смотрят и как будто даже руки к ней тянут, хотя рук на фотах было не видно. Но Кроха прозорливой была – ей только лицо покажи, а все остальное она моментально в головушке своей достроит вплоть до переломов и родимых пятен – такой дар был ей дан с недавнего времени. Но она не слишком этим даром пользовалась – многие уродцами были не только физическими, но и моральными. Зачем на них время драгоценное тратить.

В «Поединке»

Однажды Кроха с Гертрудой были в ресторане. Они иногда делали это, чтобы проверить много вещей, в заодно и не мыть посуду после еды. Так в тот раз они были то ли в «Погребке», то ли в «Лестнице» – нет, пожалуй, они были в «Поединке». Кроха любила это место за ожидание. Там всегда было много народа, но ожидание для них было не менее приятным, чем само посещение. Это место основал очень крупный детский психолог, который теперь живет в далекой Германии и занимается тем, что открывает популярные рестораны. Открою вам маленький

секрет: как только вы входите в «Поединок», вам выдают 15 грецких орехов, защитные очки как для холодной обработки стали и чугунный утюжок. Пока люди ожидают освободившиеся места, они колют орехи, угощаются сами и угощают других, знакомятся на грецкой почве и не слишком торопятся сесть за столы, потому что крушить орехи маленькими утюжками и другими подручными и подножными средствами было много интересней, чем есть каких-то цесарок или трюфели. Кроха любила крушить орехи оригинальным способом под названием «пощечина». Она находила этот способ наиболее экономичным как по расходу энергии, так и по уменьшению ореховой плоти, идущей в отходы. Способ этот был ею открыт совершенно случайно, как и многое в науке и технике. Она рассказывала Гертруде, как влепила пощечину одному крупному, когда тот загнал кабину лифта с собой и Крохой внутри в неуправляемую зону здания и там встал на колени и умалял Кроху не оставлять его одного и побыть с ним. Крохе такие притязания показались неуместными и беспочвенными, и она дала ему пощечину, от которой лифт тронулся, они благополучно добрались до первого этажа и расстались большими друзьями. С тех пор Мелочь поняла, что пощечина может приносить многократную пользу, смотря как бить. В ресторане «Поединок» она научилась колоть орехи таким способом – она клала орешек в ладошку лодочкой и трахала им по гладкой поверхности утюжка. Орешек кололся, но полностью оставался в Крохиной ладошке, а не разлетался сумасшедшей шрапнелью в направлении очков для холодной обработки стали. Благодаря этому способу колки Кроха познакомилась со многими приятными и полезными людьми, которые с уважением относились к Мелочевой оригинальности взгляда на вещи и приглашали ее к себе в гости, чтобы познакомить еще и с другими. Гертруда обычно увязывалась за ней, объясняя свое присутствие как неотрывную часть Крохиной оригинальности и самобытности. Да от нее и не было большого вреда то, не считая валенок, к которым многие уже все равно привыкли. Они сидели в ожидании, крушили грецкие орехи и разговаривали о морских путешествиях, в которых еще никогда не бывали. Гертруда как всегда жаловалась на бортовую качку, и что в ее каюте окно находится ниже уровня моря и поэтому она вместо обещанных безграничных горизонтов видит только мутную воду с отходами от человеческой цивилизации и головы полоумных отравленных рыб. У Мелочи было совершенно другое видение. Она бы спускалась в свою милую каютку только для того, чтобы поменять шляпки, зонтики и носочки, а все остальное время она бы была на капитанском мостике, среди морских волков и волчиц в белоснежных кителях, передавала бы подзорную трубу справа налево и слева направо или помогала отбивать склянки к дневному чаепитию. Как это случилось в жизни позже – Мелочь все-таки отправилась в такое путешествие, думаю, что благодаря своему позитивному взгляду на морские медленные воды, а Гуртруда должна была остаться на берегу Васильевского острова и печально махать ей в след снятым с тела розовым ливчиком. Но все это случилось много позже, а в тот раз они только обсуждали цены и наряды. Гертруда, правда, отвлекалась на соседские столики, выжидала, когда женщины выходили попудрить носы или еще зачем-либо, незамедлительно бросалась к оставшимся в одиночестве мужчинам, чтобы выпить с ними на брудершафт с руками крендельком и поцелуем в губы. Мелочь находила эту Гертрудину привычку побочным явлением от лекарств и с сожалением покачивала головой, приговаривая: «Больная она, совсем больная». Потом Гертруда торопилась к своему столу в боязни столкнуться с какой-нибудь возвращающейся женой. За своим столом, отдышавшись, с растянутыми подробностями она описывала Крохе, как тот был хорош и нежен и как другой был трепетен и боязлив. Мелочь не могла взять в толк, когда подруга успевала собрать такую инфу, подумывала о квантумных способностях Гертруды на сексуальной почве.

Ларош Пуко

Однажды Мелочь стояла в очереди на отдачу каких-то деловых бумаг в каком-то ведомстве на Дровяном переулке. Точнее сказать это не сама очередь, а предочередь, потому что все в том ведомстве обедали. Перед Крохой стояли три похожих друг на друга женщины и вели разговор между собой. Мелочь своим знаменитым жестом как бы нечаянно отодвинула прелесть своих волос и услышала разговор примерно с середины. Вы, конечно, скажете, что можно понять из разговора незнакомых людей, да еще не с начала его, а с середины, плюс/минус 2 слова – да ничего, но у Крохи было обратнопоступательное чувство воображения. По простому это выглядит примерно так. Вы пишете какое-то слово или даже его половину и отдаете это Мелочи, которая не только заканчивает ваше слово, но и приставляет спереди и позади другие слова, из которых получается именно то, что вы имели в виду. Этот замечательный феномен и называется теперь в прикладной парапсихологии термином «обратнопоступательное чувство воображения». И все благодаря Крохе.

Все это началось очень давно, когда сама мелочь была еще и сама очень мелкой и носила не длинные волосы без ничего, а голубой шелковый бант на голове на середине ничего. Старшая Крохина сестра рассказала ей считалочку, которая звучала так: раз, два, три, четыре, делим, делим на четыре, умножаем на четыре, получается четыре. У Мелочи от такой считалки произошло что-то разрывное в белокурой головушке, и даже бант сам по

себе развязался. Она могла брать любую цифру, приставлять к ней любые знаки и другие цифры с обеих сторон, потом ставить знак “получается” и писать правильный ответ. Папаня очень загордился своей Мелочью и хотел взять ее к себе на завод – помогать производству, но маманя сказала, что завод от нее никуда не убежит, а сначала надо отвести ее к детскому доктору, чтобы тот определил, чем ребенок хворает. Детский доктор, естественно, ничего определить не смог, потому что у него из медицинского оборудования были только плоские палочки для осмотра горла от скарлатины или какой-нибудь там ангины и градусник с невидимой никому кроме него ртутью. Еще у него был маленький резиновый молоточек, но им он ничего не забивал, а так просто махал им в воздухе перед глазами, а потом с размаху лупил по коленям. Доктор и в тот раз выполнил свой долг и использовал все подсобное оборудование на Крохе, но диагноз так и не определил. Зато он дал мамане направление к взрослому доктору, чтобы тот попробовал разобраться, что собственно неправильно с Крохой.

Взрослый доктор был оснащен намного лучше – у него на голове было зеркало с лампочкой для заглядывания в ушные и другие полости, много блестящих трубочек, похожих на свистки, кипящие в кастрюле шприцы на всякий случай и буквы на стене разных размеров. Взрослый доктор, впрочем, был много умнее детского: он для начала, чтобы не спугнуть никого, решил позадавать вопросы. Но вовсе не Крохе, а мамане. Интересовался, кто из ее родственников, чем болел в детском возрасте, особенно налегал на дедушку. Маманя не знала об этом много и ничего конкретного не отвечала, но доктор писал об этом быстро и много. Потом он перешел к вопросам о папане. И здесь ему утешительного ничего не сказали. И только после этого он обратился к Крохе и почему-то на «вы». Мелочь была в недоумении с его этим дурацким «вы» – она крутила головой, пытаясь понять, к кому еще кроме нее он обращается. Но никого в кабинете больше не было, кроме мамани, которая стояла у окна с платочком в руке и тихонько всхлипывала. Кроха поняла в конце концов, что отвечать придется ей одной, ведь кроме нее никого и не было, и отвечала обо всем что знала и чего не знала. Напоследок прочитала все цифры на дверях во всех рядах и сказала, что им пора домой – у нее медведи с утра не кормлены – могут кукол переесть. Уколов Мелочи делать в тот раз не стали, просто прописали рыбий жир и прогулки. Мелочь и так это все принимала. Мамане доктор сказал, что это возрастная аномалия, которая может пройти после полового созревания. Мамане от таких прогнозов стало и вовсе плохо, и она допила все, что там еще оставалось в графине.

А Мелочь себе росла, как и все остальные. Была очень задумчивой на уроках. Ей писали в дневник, что она отвлекается. Она, конечно, отвлекалась по полной программе не хуже других. Только разница была в том, что когда учительница ее спрашивала, что она только что сказала, Мелочь ей говорила не только, что та сказала, но и то, чего еще не успела сказать. Учительницам это не слишком нравилось, и они ей писали замечания. Мелочь тогда была абсолютно уверена, что у них тоже есть аномалия на почве полового созревания, просто была не готова им это сказать.

Так она доучилась до старших классов. Свою аномалию она использовала во всех точных науках, хотя математики не понимала и не любила. По всем предметам благодаря болезни у нее были только пятерки, так что пришлось им ей выдать золотую медаль.

Потом началась учеба в других местах. На третьем курсе какой-то маленький профессор прочитал ее курсовую работу и предложил ей заниматься теорией доисторических искусств – так гладко у нее все было расписано, что если бы те доисторические люди были живы, то могли бы сами и подтвердить.

Позже, на высших сценаристских курсах, Мелочь продолжала отличаться благодаря этому своему дару – она писала замечательные сценарии, то очень близкие к жизненным ситуациям, то совершенно замысловатые, но абсолютно фантастические, хотя и логически законченные. Ей это помогло и в высшей Академии по криминалистике – она описывала преступления как уже совершенные, так и те, которые были только на уме у криминальных элементов, с предельной достоверностью.

Метод скоростного чтения – звезда – тоже был побочным продуктом этого феномена.

Теперь вернемся к разговору трех похожих женщин – Мелочь поняла, что женщины эти принесли какие-то отчетные документы от своей организации. Она спросила одну из них, не представляют ли они какой-нибудь семейный бизнес. На что одна из них сказала, что действительно так это можно сказать, потому что они родственницы и работают при музее-квартире малоизвестного французского поэта-революционера Лабланка Лароша-Пуко, который был родоначальником их петербургской ветви, и что один из особняков на Мойке когда-то принадлежал Лабланку. К концу его жизни во всех квартирах этого дома жили его бывшие жены с детьми от него. После его смерти его квартира была превращена в музей. Позже было организовано общество ларош-пукистов – они работали в музеe в различных качествах.

Но вот в последнее время музей был обложен большими налогами, как и всякое другое коммерческое предприятие. Однако денег, вырученных за продажу входных билетов, не хватало на все расходы, их грозились расформировать, дом расселить, а саму квартиру продать с торгов. Мелочь подумала, что было бы совсем неплохо, стать хозяйкой музея-квартиры, жить в ней и устраивать там литературные среды. Она сказала тем женщинам, что очень давно мечтала познакомиться хоть с кем-нибудь из этой замечательной семьи, потому что ее бабушка была когда-то близко знакома с уже пожилым Лабланком. Женщины не были ни капли удивлены этим заявлением – Ларош-Пуко был откровенным сердцеедом до самого последнего дня своей жизни. Они пригласили Кроху на очередное заседание общества и обещали ей рассмотреть возможность ее вступления в него.