Мелодии осенней любви

Барская Мария

Он показал на часы.

— Кстати, о Насте. Что же с Москвой сделали! Не проехать! Вертолет ей, бедолаге, что ли, купить? С каждым моим приездом — в московской жизни новые сюрпризы.

— Капитализируемся, — включилась в его страстный монолог Ирина.

Вот, вот. — Он скорбно покачал головой. — Я многие места вообще не узнаю. Ландшафт меняется столь стремительно, что не поспеваю за переменами. Красивые улочки исчезли. Вместо них какой-то новострой, и преимущественно чудовищный! Помесь рококо с дворцом графа Дракулы!

Ирина хихикнула:

— Наше отечество всегда было сильно своими перегибами. То сплошные блоки и панели, то, как теперь, завитушки да башенки.

— Что хуже, честно сказать, не знаю.

— Зато

сталинские высотки уже превратились в классику и стиль, — продолжала Ирина. — Люди из других стран приезжают полюбоваться. Представляете? А мы еще недавно плевались и называли это уродством.

— Ну положим, панельными домами вряд ли будут любоваться, — повел головой Марлинский! — У сталинских домов и впрямь свой стиль. Некая имперская величественность. А эти — вообще, коробки для хранения народопоселения.

— Браво, маэстро, — оценила меткую фразу Ирина. — Ну а за то, что сейчас понастроили, не волнуйтесь особо. Оно в историю не войдет, не успеет. Развалится. Там ведь сплошное недовложение строительных ингредиентов. Да и строят их гастарбайтеры, которым не платят. Соответственно, им на качество наплевать.

Вот, вот! Как моим сегодняшним оркестрантам! — вновь распалился он. — Это же надо так относиться к Бетховену! Они ничего не получают! Бетховен тоже за свою музыку почти ничего не получал! — Он опять показал на часы. — Куда же Настя запропастилась. Я бы с ума сошел, столько в машине сидеть.

— В Европе тоже пробки…

— И в Америке, и в Японии, — перебил ее Давид. — Но не такие. В Москве это стало катастрофой. Бедная моя дочь. Знаете, Ира, хотите верьте, хотите — нет, но я без нее своей жизни не представляю. — Лицо его просветлело. — Единственный родной человек. Кроме нее, никого не осталось. Друзья, естественно, есть, знакомые, приятели, но родной человек — она одна. И ведь я поначалу совсем не хотел появления дочери на свет. С ее матерью мы женаты не были. Даже гражданским браком наши отношения трудно было назвать. Скорее, роман на стадии увядания. Молодые были. И когда она мне объявила, что беременна, я пришел в такую ярость! Мне казалось, что жизнь только начинается и будущее виделось совсем по-другому. Хотелось добиться определенного уровня в музыке, и я считал, что рождение ребенка прервет мой, так сказать, путь в искусстве. Глупый был. И уж совсем в мои планы не входило жениться на Настиной матери. Я тогда подписал первый долгосрочный контракт, должен был на три года уехать во Францию, а семьей себя связывать не собирался. Семья в моих планах фигурировала не раньше, чем лет через десять. Считал, что все у меня впереди, и дети должны появиться лишь потом. Времени полно — успею. А пока я собирался завоевать публику и лучшие концертные залы во всем мире. Однако Настина мать твердо стояла на своем: хочешь или не хочешь, но ребенку быть. Пришлось смириться. А что я мог сделать? Только дать ей свою фамилию и отчество. Я дал и уехал.

И вот, прошло почти тридцать лет. Ни жены, ни дома, ни других детей — публика моя, залы тоже. А единственный свет в окошке — Настасья. И то, благодаря ее маме. Умная женщина. Не затаила обиду и не препятствовала нашему общению. Вот так, Ирина. Человек предполагает, а судьба располагает. Послушайся тогда меня Вера, и я совсем один в этом мире остался.

— Настя у вас чудесная выросла, — вполне искренне подтвердила Ирина. — Но вы в принципе еще можете и семью, и других детей завести. Какие ваши годы?

Он вздохнул:

— Все женщины детородного возраста ныне уже годятся мне в дочери. О чем мне с ними говорить? Мы — люди разных эпох.

— Наоборот, сейчас модно на молодых жениться! — засмеялась Ирина. — Посмотрите светскую хронику.

— У меня склад другой! — буркнул Давид. — И вообще, дело не в моде и не в возрасте. Я смогу жить лишь с человеком, , который меня понимает. Особенно учитывая

мою профессию и мой образ жизни. Триста шестьдесят дней в году гастроли. Пять — на отдых. И какая же это семья? Если к тому же о детях подумать. Таскать постоянно за собой невозможно. И что остается: «С приездом, папочка! Счастливого пути, папочка!».

С Настей мы это уже проходили. Мучительный процесс. А учитывая еще мои годы… — Давид обреченно махнул рукой. — Словом, радуюсь тому, что есть.

В дверь позвонили.

— Легка на помине, — пошла открывать Ирина. — Заходи, Настя. Папа тебя заждался.

— И заболтал любезную хозяйку своими откровениями, — появился в прихожей Марлинский.

II

Ирина, улыбаясь, складывала посуду в мойку. Какой милый и забавный человек! Пианист с мировой славой, а совсем простой. Никакого гонора, чванства. А как он смешно сердился, что оркестранты не желают выкладываться по полной! Просто кипел! Волосы на голове встопорщились. Вылитый рассерженный попугай! Особенно в профиль!

В жизни Давид выглядел вполне обычно. Не то, что на большой фотографии, которую Ира видела на стене у Насти. Там он сидит за роялем во время концерта. Длинная седая грива зачесана назад. На лоб упала лишь одна прядь. Острый профиль. Черный фрак выгодно подчеркивает сухопарую фигуру. Красавец! Просто красавец! Чем-то напоминает Франца Листа. Сама-то Ира в музыке не очень. Это ей Настя о сходстве сказала. И портрет показала — Лист за роялем. Примерно в том же ракурсе, что и Марлинский. И впрямь похоже!

В жизни Давид выглядел куда более обычно. Хотя и грива седая на месте. И фигура по-прежнему подтянутая, как у юноши. И тот же гордый орлиный профиль. Нет, красавцем его в жизни не назовешь. Но человек очень приятный! Обаятельный! Как на него Настя похожа! Еще лет сорок назад считалась бы некрасивой, благодаря фамильному носу с горбинкой. Но сейчас времена, по счастью, изменились. Пока в почете не вульгарная смазливость, а индивидуальность и выразительность, ее лицо считается интересным. Нос кнопкой — банально и скучно. А Настю однажды один сосед сравнил с молодой Анной Ахматовой. Такой, какая она на портрете работы Натана Альтмана. Но самое интересное: Настя на экране, как и отец на сцене, выглядит куда ярче, чем в жизни. Так — просто обычная приятная молодая женщина. А когда ведет свою передачу, будто лампочки у нее внутри загораются! Невероятно обаятельная красавица!

А у Давида еще к тому же такие выразительные руки! Словно живут собственной жизнью. Да, удивительный человек! И как странно: при всей своей славе одинокий. Но совсем не замкнутый, а открытый. Вон они сегодня только познакомились, а он ей про Настю рассказал. А еще считается, что известные творческие люди обычно снобы и оберегают от окружающих свой внутренний мир. Правда, Марлинский знал, что она, Ира, с Настей по-соседски общается. Возможно, и Настя ему что-нибудь про нее говорила…

Ох, а как он ел ее щи! Видно, обычно и впрямь ест когда придется и что придется. Зато теперь Ира может похвастаться. Умеет варить любимые щи Давида Марлинского. Позвонить, что ли, Дашке и рассказать? Лопнет от зависти! Обожает громкие имена. Правда, что для нее громкие имена? Спивакова она, конечно, знает. В какой-то стране они жили в одной гостинице. И Дашка однажды вместе с ним проехалась в лифте. А на следующий день Спиваков, встретив ее в фойе, поздоровался. Рассказов об этом потом на полгода было! Однако Марлинский тоже известен. А они с Ирой не просто вместе в лифте ехали, а сперва застряли и пообщались, а после еще целый час на кухне сидели. А Дашка и так уже изошлась, что телеведущая Анастасия Марлинская живет с Ирой на одной лестничной клетке и запросто заглядывает к ней за солью. Теперь Дашка вообще упадет. И сомнительное ее знакомство с главным «Виртуозом Москвы» померкнет.