Мелодия дождя

А ветер дни осенние листает,

Но я не верю в сказки октября…

Ты – облако, которое растает,

Оставив мне мелодию дождя…

София Егорова

Всё началось осенью, когда природа и жизнь в целом после расслабляющего летнего тепла начала неожиданно понимать, что заканчивается некий комфортный отрезок существования

и нужно срочно что-то предпринимать, изменять привычки, обличье, взаимодействие с внешней средой, приспосабливаться к неблагоприятным переменам.

И совсем неизвестно, чего именно ожидать в дальнейшем, ведь всё, что могло напомнить о том, как тяжело выживать зимой, осталось в прошлом, а цветы и зелень рождены исключительно для праздника жизни.

Природа преображается внезапно, меняет устоявшийся строгий стиль повсеместных нарядов привычных оттенков зелёного на весёленькие разноцветные шелка и ситцы, намеренно молодится в попытке доказать, что время не властно над тем, что даёт плоды.

Деревья и травы переодеваются, выставляют напоказ предпочтение к оранжевым и пурпурным одеждам, по большей части многоцветным, украшенным яркими узорами.

Осень задумчиво шевелит опадающими листьями, нехотя соскакивающими с насиженных мест, кружит их облетающие тела в вихре воздушных потоков, срывает порывами ветра насильно, считая такую игру исконным правом.

Наблюдая осенью за природой, можно прийти к ошибочному мнению, что она не стареет, напротив, молодеет день ото дня.

Каждый из сезонов года, отличающихся особенными, только им присущими изысканными манерами, дорог для Лёньки по-своему. Но только осень пробуждает в нём мечтательность и романтизм настолько ярко.

Временами он даже берётся писать стихи про обманчивую природу любви, про непостоянство, про искушения и соблазны романтических отношений.

В его молодые годы, когда жизнь только начинается, грустить о том, чему суждено “процвесть и умереть”, нелепо, смешно. Оглянись, жизнь прекрасна!

Октябрь для него всегда особенно дорог, потому, что это месяц зарождения первой любви, а также время, когда она умирала в муках.

Пережитые и неожиданно утерянные глубинные чувства сделали его весьма чёрствым. Лёнька ни за что не хотел бы повторения даже части того, что тогда испытал.

Сказать, что это была трагедия, значит, ничего не объяснить. Для неокрепшей юношеской психики расставание с любимой стало реальной драмой, послужившей причиной полной переоценки жизненных ценностей.

Одним моментом юноша разуверился в любви, в дружбе, в том, что жизнь прекрасна, поскольку его милая девочка, ставшая к тому времени единственным и главным смыслом жизни, ничего не объясняя, променяла Лёньку на его же лучшего друга, Витьку Ермакова.

Это был удар под дых, точнее в солнечное сплетение, когда человек утрачивает способность дышать, видеть и думать одновременно.

Подружку звали Мила. Её имя сладко перекатывалось на языке, когда он в разнообразных вариациях произносил это божественное слово.

Даже сейчас, хотя прошло довольно много времени с момента расставания, Лёнька не утратил яркое ощущение влюблённости.

Знал он эту девочку ещё с детского сада. Но тогда, впрочем, и позже, уже в школе, особенного интереса для него Мила не представляла, потому, что никогда не принимала участия в играх, которыми увлекались во дворе дети.

Мила, в отличие от большинства ребят, была девочкой занятой. Она ходила в музыкальную и художественную школу, в кружки хорового пения и танца, углублённо изучала английский язык и математику, а играла исключительно на скрипке и в шахматы.

Её время было расписано по часам и минутам. Среди сверстников Мила числилась белой вороной, выскочкой и зазнайкой, хотя на самом деле была премиленькой, исполнительной и послушной, только и всего.

Во дворе её дразнили "Милка – копилка", кричали "наша Мила модница, с ней никто не водится, душится духами, ходит с женихами” и ещё "мама мыла раму, Мила рыла яму. Ха-ха-ха!"

Ничего из этих обзывалок на неё конкретно не указывало, кроме имени, но кричали дружно, вкладывая осуждение и презрение за инаковость, за непохожесть на всех прочих.

Когда девочка шла на занятия с папкой для нот или этюдов, мальчишки старались толкнуть её, обрызгать водой из лужи, дёрнуть за длинную, свисающую ниже пояса русую косу цвета спелой соломы.

В школе мальчишки могли забросить Милкин портфель на крышу входа, откуда его трудно достать, спрятать учебник, поставить подножку.

Лёнька не имел ничего против самой Милы, но был членом стаи и идти против всех не мог, поэтому принимал посильное участие в организованной травле. Правда, без особого энтузиазма, за компанию.

Девочка к их действиям относилась спокойно, насколько это было возможно, но иногда всё же, плакала от отчаяния.

Папа её драл мальчишек за уши, пытался разговаривать по-доброму, угощая конфетами, жаловался директору школы. Тщетно.

Нападки сами собой прекратились в восьмом классе, когда пришла пора юным хулиганам ступить на тропу романтических грёз и любовных разочарований. Именно за ней в первую очередь начали пытаться ухаживать все те, кто до этого обижал.

Не обошло стороной подобное увлечение и Лёньку. В один прекрасный день он открыл чуть шире глаза и увидел в Милке на удивление привлекательную девушку, внушающую безотчётную симпатию.

Юноша никак не мог понять, почему до сих пор видел то же самое, но иначе. Это была всё та же девочка, но к её имени теперь само собой прилипало слово милая.

Глубокие тёмно-серые, иногда отдающие голубизной, добродушные глаза, постройневшая неожиданно фигурка, плавные движения, ангельский голосок, как у Настеньки из кинофильма "Морозко".

Лёнька всё ещё оставался тем же вихрастым мальчишкой, разве что у него начал ломаться голос да проступил тёмный пух над верхней губой, а Милу уже вполне можно было назвать девушкой.