Мемуары
Шрифт:
Столица мира — о ней напоминают громадные, прекрасные руины — остатки великого прошлого! Город, бывший когда-то пристанищем секты последователей Праведника, который разорвал узы рабства, утвердил и облагородил человеческое равенство. Его благословляли бесчисленные поколения, устами священников, апостолов народного права; ныне же они превратились в выродков, в трутней, в подлинный бич Италии, которую они продавали иноземцам бесчисленное количество раз!
Нет, тот Рим, рисовавшийся моему юношескому воображению, был Римом будущего [18] , который я, заброшенный в дебри американских лесов, умиравший, терпевший кораблекрушение, уже отчаялся когда-нибудь увидеть!
18
Это было написано в 1849 г.
Рим, с которым связана идея возрождения великого народа! Идея, на которую меня вдохновили прошлое и настоящее и которая стала главкой идеей всей моей жизни.
С
Мое сердце таило в себе ценнейший клад — мою любовь к Риму. Я давал ей выход лишь тогда, когда мог горячо восхвалять предмет моего поклонения. Изгнание и дальность расстояния не ослабили моей любви к Риму, но, напротив, укрепили ее. Часто, очень часто меня делала счастливым мысль о возможности увидеть его еще раз.
Наконец, Рим для меня — это вся Италия, а я представляю себе Италию не иначе, как в виде единого целого или союза, объединяющего ее разрозненные части. Рим — это символ единой Италии, в какой бы форме ни хотели видеть ее.
И самое преступное деяние папства состояло в том, что оно стремилось удержать Италию в состоянии территориальной и духовной разобщенности [19] .
Глава 4
Другие плавания
Я совершил с отцом еще несколько плаваний, а затем отправился с капитаном Джузеппе Джервино в Кальяри на бригантине «Энеа». Во время этого плавания я был свидетелем ужасного кораблекрушения, которое оставило неизгладимый след в моей памяти.
19
Я всегда придерживался этих мыслей, записанных в 1849 г. и повторенных ныне, в 1871 г.
Возвращаясь из Кальяри, мы достигли мыса Ноли, где оказались и другие суда, в том числе каталонская фелюга.
В течение нескольких дней дул грозный Ливийский ветер, и на море разыгрался шторм; ветер стал таким яростным, что принудил нас пристать в Вадо, ибо в такую бурю было опасно заходить в генуэзский порт.
Сначала фелюга превосходно держалась на воде, так что наши более опытные моряки говорили даже, что они предпочли бы находиться на ее борту. Но очень скоро нашему взору представилось печальнейшее зрелище гибели несчастных людей. Огромный вал опрокинул их судно, и мы успели заметить на его вздыбившейся палубе лишь нескольких людей с простертыми к нам руками; через мгновение они исчезли под вторым, еще более громадным валом.
Катастрофа произошла справа от кормы нашего корабля, поэтому мы были не в состоянии оказать помощь несчастным. Барки, которые шли вслед за нами, также не могли приблизиться к тонувшим из-за ураганного ветра и высоких волн.
Как мы потом узнали, страшная гибель постигла девять человек из одного семейства. При этом трагическом зрелище у самых впечатлительных на глаза навернулись слезы, но мысль о грозившей нам самим опасности скоро осушила их.
Из Вадо мы направились в Геную, а оттуда — в Ниццу. Затем я начал плавать в Левант [20] и другие страны на судах компании Джоан.
20
Левант — часто употреблявшееся в то время название стран Ближнего Востока на восточном побережье Средиземного моря.
Я побывал в Гибралтаре и на Канарских островах, плавая на корабле «Коромандель», принадлежавшем синьору Джакомо Галлеано, под началом его племянника капитана Джузеппе, носившего ту же фамилию; я вспоминаю о нем с благодарностью.
Потом я снова вернулся к плаваниям в Левант. Во время одного из них на бригантине «Кортезе», капитаном которой был Карло Семериа, я заболел и остался в Константинополе. Судно ушло, а моя болезнь неожиданно затянулась, и я оказался в стесненном материальном положении. Как бы ни были плохи обстоятельства, какая бы опасность ни грозила мне, я никогда не терял присутствия духа. Мне посчастливилось встретить благожелательных людей, принявших участие в моей судьбе. Среди них я никогда не забуду синьору Луизу Совего, родом из Ниццы. Она принадлежала к числу тех женщин, которые заставляли меня не раз утверждать, что женщина — самое совершенное создание, что бы о ней ни думали мужчины.
Она была счастьем и отрадой своего мужа, достойнейшего человека, образцовой матерью, с несравненной тонкостью воспитывавшей своих милых детей.
Война, начавшаяся между Россией и Портой [21] , продлила мое пребывание в Константинополе. Из-за этого мне пришлось поступить на должность гувернера: я сделал это по предложению синьора Диего, доктора медицины, который представил меня вдове Тимони, искавшей учителя.
Войдя в этот дом как наставник трех мальчиков, я использовал это спокойное время, чтобы немного изучить греческий язык; впоследствии он забылся, так же как и латинский, которому меня обучали в детстве.
21
Война между Россией и Турцией в 1828–1829 гг. Порта — употреблявшееся в литературе и в дипломатических документах официальное название правительства Оттоманской империи (Турции).
Потом я снова занялся мореплаванием. Вместе с капитаном Антонио Казабона мы ходили на бригантине «Ностра Синьора делла Грацие». На этом судне я впервые выполнял обязанности капитана: это было во время плавания в Маон и Гибралтар и на обратном пути в Константинополь. Я не стану рассказывать о других моих плаваниях в Левант, ибо в то время со мной не произошло ничего примечательного.
С ранних лет горячо любя свою страну и страдая из-за того, что она находится в состоянии рабства, я жаждал быть посвященным в тайну ее возрождения. Поэтому я повсюду искал книги и сочинения, в которых шла речь о борьбе за свободу Италии, и старался найти людей, посвятивших себя этой борьбе.
Во время одного плавания в Таганрог я повстречался с молодым лигурийцем, от которого впервые получил некоторые сведения об освободительной борьбе [22] .
Колумб, наверное, не испытывал такой радости при открытии Америки, какую испытал я, когда столкнулся с человеком, посвятившим себя освобождению родины. Я душой и телом отдался этому делу, которое уже давно считал своим собственным, и 5 февраля 1834 г. в семь часов вечера я, переодетый крестьянином, вышел из ворот Лантерна и покинул Геную изгнанником [23] .
22
В Таганрог Гарибальди прибыл в 1833 г. во время одного из плаваний на Восток. В литературе принято считать, что молодым лигурийцем, которого Гарибальди здесь упоминает, был Дж. Б. Кунео (1809–1875) — пламенный революционер, член тайного общества «Молодая Италия», основанного Мадзини в 1831 г. Для этого утверждения нет прямых доказательств и сам Кунео в своей «Биографии Гарибальди» об этом не пишет (см.: G. В. Сuпео. Biografia di Giuseppe Garibaldi. Genova, 1876, p. 16; G. Sacerdоte. La vita di Giuseppe Garibaldi. Milano, 1933, p. 80–82). Во всяком случае, в Таганроге — небольшом городке южной России — Гарибальди, зайдя в один из трактиров, где обычно собирались итальянские моряки, впервые услышал зажигающую речь патриота, узнал о существовании в Италии тайной революционной организации и решил посвятить себя делу освобождения своей Родины.
В том же году Гарибальди, во время своей поездки в Марсель, встретился там с Джузеппе Мадзини и вступил в общество «Молодая Италия», приняв имя «Борель».
23
Здесь Гарибальди пропускает важное событие в своей жизни — участие в подготовке восстания в Генуе (королевство Пьемонт). 26 декабря 1833 г. по предложению Мадзини Гарибальди поступает на службу в сардинский военный флот, чтобы вести там агитацию среди матросов и обеспечить поддержку Савойской экспедиции, подготовлявшейся Мадзини, хотя бы некоторой частью королевского флота. Восстание в Генуе, куда должна была прибыть через Савойю экспедиция итальянских эмигрантов из Женевы, должно было послужить сигналом к выступлениям в других городах. На фрегате «Euridice», где Гарибальди служил матросом, он быстро привлек на свою сторону экипаж и подготовил его к восстанию. 3 февраля 1834 г., когда все уже было подготовлено к началу действий, Гарибальди перешел на военный фрегат «Ammiraglio de Geneys», который стоял на рейде в генуэзском порту. В назначенный день, 4 февраля 1834 г., Гарибальди ожидал на фрегате условленного сигнала. Однако отряд экспедиции был разгромлен и восстание подавлено пьемонтской армией, и Гарибальди, не дождавшийся сигнала, добрался на лодке до Генуи и на следующий день бежал.
Так я вступил на общественное поприще. Спустя несколько дней я впервые увидел свое имя в газете: то был смертный приговор, о котором сообщила марсельская газета — «Пополо Соврано» [24] .
В Марселе я провел в бездействии несколько месяцев. Как-то вечером, в бытность мою помощником капитана Франческо Газана на французской торговой бригантине «Унионе», я, одетый по-праздничному, находился у себя в каюте, готовясь сойти на берег [25] . Услыхав какой-то шум за бортом, я и капитан выбежали на мостик. Между кормой и молом тонул человек. Я бросился в воду и мне удалось спасти тонувшего француза. Много людей, столпившихся на берегу, рукоплескали мне. Спасенным оказался четырнадцатилетний Жозеф Рамбо. Его мать рыдала у меня на груди слезами радости, я заслужил благословение целой семьи.
24
Речь идет о французской газете «Peuple son verain», выходившей в Марселе, где Гарибальди прожил несколько месяцев после своего побега из Италии. Газета сообщала о приговоре Генуэзского военного дивизионного суда от 3 июня 1834 г. В приговоре указывалось, что Гарибальди и его товарищи Дж. Каорси и В. Маскарелли «были организаторами заговора… и стремились вызвать в королевских войсках восстание для свержения правительства его величества… и поэтому суд приговорил их к наказанию позорной смертью и публичному отмщению как врагов отечества и государства… и бандитов первой категории» (см.: G. Sасегdоtе. La vita di Giuseppe Garibaldi, p. 96–98).
25
В то время в Марселе было запрещено зажигать на судах даже ночные огни.