Мэнсфилд-парк

Остин Джейн

Фанни читала и перечитывала эту сцену, и множество чувств, мучительных и озадачивающих, одолевали ее, и она нетерпеливо ждала представления как события поистине чрезвычайного. И не верилось ей, что они уже репетировали эту сцену, хотя бы и без свидетелей.

Наступило завтра, вечернюю репетицию не отменили, и Фанни думала о ней все с тем же волнением. Она усердно трудилась, исполняя все наставления тетушки Норрис, но за усердием и молчанием таилась душа растревоженная, очень далекая от сиюминутных занятий; и около полудня, не желая присутствовать при еще одной и, по ее понятию, вовсе не нужной репетиции первого акта, которую только что предложил Генри Крофорд, она вместе со своею работой ускользнула в Восточную комнату, чтобы побыть в одиночестве и при том избежать встречи с мистером Рашуотом. Проходя через холл, она мельком увидела мисс Крофорд и миссис Грант, которые

только что пришли из пастората, что никак не изменило ее желания уединиться, и с четверть часа она шила и размышляла без помех в Восточной комнате, а затем в дверь негромко постучали и появилась мисс Крофорд.

– Я не ошиблась? Да, это Восточная комната. Милая мисс Прайс, прошу меня извинить, но я пришла сюда, чтоб попросить вас о помощи.

Фанни, весьма удивленная, постаралась со всей учтивостью показать себя хозяйкою комнаты и бросила озабоченный взгляд на блестящую каминную решетку, на которой не было ни единого полена.

– Не беспокойтесь, мне не холодно, ничуть не холодно. Позвольте мне еще немного побыть здесь и не откажите в любезности прослушать мой третий акт. Я принесла свою книгу, и, если вы просто прорепетируете со мной, я так вам буду благодарна! Я пришла сегодня в надежде порепетировать с Эдмундом – вдвоем – еще до вечера, но он куда-то запропастился; и даже и окажись он здесь, боюсь, с ним я не смогла бы, мне надо прежде свыкнуться с ролью, ведь, право, в ней есть такие две-три реплики… Вы мне не откажете, правда?

Фанни весьма учтиво ее в том заверила, хотя голос ее прозвучал не очень твердо.

– Скажите, вам не приходилось заглянуть в мою роль? – продолжала мисс Крофорд, открывая книгу. – Вот она. Вначале я отнеслась к ней легко, но, право же… Вот посмотрите на эту реплику; и на эту, и на эту. Как же мне произносить такие слова, глядя ему в лицо? Вы бы могли? Но он ведь ваш кузен, это совсем другое дело. Пожалуйста, прорепетируйте со мной, и я буду воображать, будто вы – это он, и стану постепенно привыкать. Вы иногда и впрямь на него походите.

– Неужели?.. Я с величайшей готовностью сделаю все что смогу, но мне придется читать, наизусть я мало что знаю.

– Я думаю, совсем не знаете. Книга, конечно, будет у вас. Ну, за дело. Нам надобно иметь под рукой два стула, чтоб вы вынесли их на авансцену. Вот… настоящие стулья из классной комнаты, я бы сказала, совсем не для театра; они куда больше подходят для маленьких девочек, чтоб сидеть и болтать ножками, когда учишь уроки. Что бы сказали ваша гувернантка и ваш дядюшка, увидев, для чего мы их взяли? Если б сэр Томас мог нас всех сейчас увидеть, он бы осенил себя крестным знамением: ведь репетиции идут по всему дому. Йейтс буйствует в столовой. Я слышала его, когда поднималась по лестнице, а в театре, конечно же, репетируют неутомимые Агата и Фредерик. Уж если они не достигли совершенства, я буду весьма удивлена. Кстати, пять минут назад я туда заглянула, и как раз это было одно из тех мгновений, когда они старались не заключить друг друга в объятия, а со мною был мистер Рашуот. Я смотрю, у него вдруг сделалось такое странное лицо, и я сразу все повернула по-другому, сказала ему шепотом: «У нас будет превосходная Агата, в самой ее манере столько материнского, такой у ней материнский голос и выражение лица». Неплохо придумала, правда? Он тут же повеселел. Теперь – за мой монолог.

Мисс Крофорд начала, и Фанни присоединилась к ней с тем сдержанным чувством, какое рассчитывали в ней вызвать самой мыслью, что она представляет Эдмунда; но вид ее и голос были столь женственны, что не очень правдоподобно изобразила она мужчину. Однако ж при таком Анхельте мисс Крофорд набралась кое-какой храбрости, и они уже оставили позади первую половину сцены, когда стук в дверь заставил их умолкнуть, а в следующий миг появился Эдмунд и положил конец репетиции.

Удивленье, понимание, удовольствие эта неожиданная встреча вызвала у всех троих; а поскольку Эдмунда привела сюда та же самая нужда, что и мисс Крофорд, их понимание и удовольствие оказались отнюдь не мимолетными. Он тоже захватил с собою книгу и искал Фанни, чтоб попросить ее порепетировать с ним и помочь подготовиться к вечеру, вовсе не зная, что мисс Крофорд уже в доме; и как же они обрадовались и воодушевились оттого, что столкнулись здесь, оттого, что одна и та же мысль привела их сюда, оттого, что оба так оценили доброту Фанни.

Она же не могла разделить их пыл. В их безудержном сиянии ее оживление угасло, и, чувствуя, что обоим уже делается не до нее, она не в силах была утешиться тем, что каждый из них искал у ней помощи. Теперь им надобно репетировать вместе. Эдмунд предложил это,

настаивал, просил, пока мисс Крофорд, не слишком сопротивлявшаяся с самого начала, уже не могла более отказываться – и Фанни нужна была единственно, чтобы подсказывать и делать замечания. Ее, в сущности, облекли полномочиями судьи и критика, и она всею душой желала справиться и говорить им о каждом их промахе; но все ее чувства противились этому, не могла она этого, не хотела, не смела; будь ей даже свойственно критиковать, на сей раз совесть не позволила бы ей высказать неодобренье. Ей казалось, все чувства, о которых говорилось в этой сцене, ей самой слишком близки, чтоб она могла по совести и верно судить о частностях. Быть суфлером – этого ей вполне довольно, а иногда более чем довольно, ибо не всегда она способна была помнить о книге. Глядя на них, она забывалась и, взволнованная нараставшей увлеченностью Эдмунда, однажды закрыла книгу и отворотилась как раз в ту минуту, когда ему нужна была ее помощь. Это приписали вполне естественной усталости и ее поблагодарили и пожалели, но она заслуживала куда большей жалости, о чем, как она надеялась, им никогда не догадаться. Наконец сцена кончилась, и Фанни заставила себя присовокупить свои похвалы к тем лестным отзывам друг о друге, которыми они обменивались; и когда она опять осталась одна и могла все вспомнить, ей подумалось, что они так исполняют свои роли, игра их пронизана таким чувством, что, без сомнения, успех им обеспечен, а для нее зрелище это будет поистине мучительным. Но как бы оно ни подействовало, она сегодня же снова должна выдержать это тяжкое испытание.

Первая настоящая репетиция трех актов непременно состоится нынче вечером; было условлено, что миссис Грант и Крофорды воротятся тотчас как отобедают; и каждый участник был исполнен нетерпеливого предвкушения. Казалось, по этому случаю всеми овладело радостное волнение; Том ликовал, что дело близится к завершению; Эдмунда воодушевила утренняя репетиция, и разных досаждавших всем пустяков как не бывало. Все были оживлены, охвачены горячкою ожидания; дамы скоро покинули столовую, за ними скоро последовали мужчины, и, за исключеньем леди Бертрам, тетушки Норрис и Джулии, все спозаранку оказались в театре, зажгли столько ламп, сколько позволяла его незаконченная сцена, и ждали только миссис Грант и Крофордов, чтоб начать репетицию.

Долго ждать Крофордов не пришлось, но миссис Грант с ними не оказалось. Она не могла прийти. Доктор Грант, во всеуслышанье заявив, что ему нездоровится, к чему его трезво мыслящая свояченица отнеслась без особого доверия, не мог отпустить жену.

– Доктор Грант болен, – сказала мисс Крофорд с мнимой серьезностью. – Еще с каких пор болен, он нынче не стал есть фазана. Вообразил, будто фазан жесткий, отослал свою тарелку на кухню и с тех пор страдает.

Ну и разочарованье! Отсутствие миссис Грант поистине огорчительно. Ее приятные манеры и веселую покладистость неизменно ценили все и каждый, но уж сейчас-то она была совершенно необходима! Без нее ни игра, ни сама репетиция не доставят им ни малейшего удовлетворения. Весь вечер погублен. Что ж было делать? Том, Крестьянин, был вне себя. После растерянного молчания иные взгляды обратились к Фанни, раздался один голос, второй: «Может быть, Мисс Прайс будет так любезна и согласится хотя бы читать роль миссис Грант». На нее тотчас обрушились мольбы, просили все, даже Эдмунд сказал: «Право, согласись, Фанни, если тебе это не слишком неприятно».

Но Фанни все не решалась. Ей претила самая мысль об этом. Почему бы им не попросить и мисс Крофорд? Зачем она не укрылась в своей комнате, вместо того чтоб приходить на репетицию, ведь чувствовала же, что так оно безопасней? Знала же, что репетиция и раздосадует ее, и огорчит, знала, что ее дело – держаться подальше. Она наказана по заслугам.

– Вам ведь надо только читать, – вновь взмолился Генри Крофорд.

– А я совершенно уверена, что она знает эту роль от начала до конца, – прибавила Мария, – вчера она сто раз поправляла миссис Грант. Фанни, ну, конечно же, ты знаешь роль.

Не могла Фанни сказать, что не знает, а между тем они продолжали настаивать, и Эдмунд опять повторил, что хочет того же, и смотрел так, будто напрасно понадеялся на ее добросердечие, и пришлось ей уступить. Она постарается изо всех сил. Все успокоились, и, пока они готовились начать, Фанни оставалось лишь слушать, как бьется ее трепещущее сердце.

Они и вправду начали и, слишком поглощенные шумом, который при этом подняли сами, не услышали непривычный шум в другой половине дома и какое-то время продолжали репетицию, но вдруг дверь в комнату распахнулась, на пороге возникла Джулия с побелевшим от страха лицом и воскликнула: