Мэнсфилд-парк
Шрифт:
– Ба! – воскликнул Уильям. – Как раз там бы я и сам бросил якорь. Лучшее место для стоянки в Спитхеде. Но, сэр, приехала Фанни, вот она, – проговорил он, оборотясь, и вывел Фанни вперед. – Так темно, что вы ее не увидели.
Признавшись, что совсем о ней забыл, мистер Прайс теперь обратил внимание на дочь; сердечно ее обнял и заметил, что стала она уже взрослая и, наверно, скоро ей понадобится муж, и, казалось, был готов опять о ней забыть.
Фанни попятилась к своему стулу, горько опечаленная и его манерой выражаться, и исходящим от него запахом спиртного; а он по-прежнему разговаривал только с сыном и только о «Дрозде», хотя Уильям при всем горячем интересе к сему предмету не один раз пытался направить мысли отца на Фанни,
Несколько времени спустя зажгли свечу; но так как чаю еще не было и в помине и, судя по докладам Бетси, прибегавшей из кухни, надеяться, что он будет скоро, не приходилось, Уильям решил пойти переодеться и приготовить все для отбытия на корабль, чтобы потом поспешные сборы не помешали уютному чаепитию.
Едва он вышел из комнаты, туда ворвались двое краснощеких мальчишек, Том и Чарлз, нечесаные, чумазые, лет восьми и девяти, которые только что воротились из школы и спешили поглазеть на свою сестру и сообщить, что «Дрозд» вышел из гавани; Чарлз родился после отъезда Фанни из дому, но Тома она часто помогала нянчить и теперь увидела с особливым удовольствием. Она нежно обоих расцеловала, но Тома хотела задержать подле себя, постараться различить в нем черты младенца, которого любила, и рассказать ему, как в те поры он предпочитал ее всем. Том, однако же, не был расположен к подобному обращению – не для того он пришел домой, чтоб стоять и слушать кого-то, но чтоб носиться повсюду и шуметь; и скоро мальчишки сбежали от нее, так хлопнув дверью гостиной, что у ней заломило виски.
Теперь Фанни видела всех, кто был дома: оставались еще два брата между нею и Сьюзен, один служил клерком в присутствии в Лондоне, а другой – мичманом на судне Ост-Индской компании. Но хотя увидела она уже всех членов семейства, всего шума, который они могут поднять, она пока не слышала. Следующие четверть часа открыли Фанни и еще многое. Вскоре с лестничной площадки третьего этажа Уильям стал звать маменьку и Ребекку. Он был в отчаянии из-за чего-то, что там оставил, а теперь не нашел. Он не обнаружил на месте какого-то ключа, обвинил Бетси, что она добралась до его новой шляпы, и кое-какие небольшие, но важные переделки в форменном жилете, которые ему были обещаны, оказались не сделаны. Миссис Прайс, Ребекка и Бетси кинулись наверх, желая защититься, они все говорили разом, но Ребекка всех громче, и теперь надобно было уладить упущенное как можно лучше и в большой спешке; Уильям тщетно пытался отослать Бетси вниз или хотя бы утихомирить; а так как едва ли хоть одна дверь в доме не стояла настежь, каждое слово было отчетливо слышно в гостиной, и лишь порою тонуло в грохоте падений и криках гоняющихся друг за дружкой вверх и вниз по лестнице Сэма, Тома и Чарлза.
Бедную Фанни просто оглушило. Дом был невелик, стены тонкие, казалось, вся эта суматоха совсем рядом, и, усталая от путешествия и недавно пережитых волнений, она не знала, как это вынести. В самой гостиной было поспокойнее, ибо Сьюзен исчезла с остальными, и теперь здесь оставались только Фанни с отцом; а он, взяв газету, по обыкновению позаимствованную у соседа, углубился в чтение и, похоже, и думать забыл о дочери. Одинокую свечу он поставил между собой и газетою, вовсе не подумав, удобно ли это Фанни; но занятия у ней никакого не было, и она только радовалась, что свет от нее отгорожен, потому что голова разламывалась, и она сидела озадаченная, в горестном раздумье.
Она дома. Но увы! не таков он, и не так ее встретили, как… она остановилась, упрекнула себя в неразумии. Да какое у ней право на особое внимание родных? Никакого, при том, как давно ее потеряли из виду! Заботы Уильяма им всего дороже, и всегда так было, и как может быть иначе. Однако же как мало о ней было сказано, как мало спрошено… и даже не спрашивали о Мэнсфилде! Больно ей было, что никто не вспомнил о Мэнсфилде, о родных, которые сделали для их семьи так много, о дорогих,
Почти за полчаса подобные размышленья были прерваны лишь раз внезапным взрывом отцовского гнева, вовсе не рассчитанным на то, чтоб ее утешить. В минуту когда совсем уж нестерпимы стали топот и крики в коридоре, мистер Прайс воскликнул:
– Черт побери этих щенков! Ишь разорались! А громче всех Сэм! Этот парень годится в боцманы. Эй ты, Сэм, заткни свою проклятую дудку, не то тебе несдобровать.
Угрозой родителя явно пренебрегли, и, когда пять минут спустя все три мальчика ворвались в гостиную и сели, Фанни поняла, что они попросту вконец выбились из сил, это, казалось, подтверждали их пылающие лица и тяжелое дыхание, однако же они прямо на глазах отца продолжали лягаться и при неожиданных ударах громко вопили.
В следующий раз, когда отворилась дверь, появилось нечто более желанное: чайная посуда, которую Фанни уже не надеялась увидеть в этот вечер. Сьюзен с прислугой, по чьему убогому виду Фанни с великим удивлением поняла, что встречала их с Уильямом старшая служанка, внесли все необходимое для чаепития; Сьюзен проследила, как та ставит чайник на огонь, и взглянула на сестру, словно разрываясь между радостным торжеством оттого, что могла показать, какая она деятельная и дельная, и страхом, вдруг Фанни подумает, будто, занимаясь этим, она роняет свое достоинство. Она зашла в кухню поторопить Салли и помочь сделать тосты и разложить хлеб с маслом, сказала Сьюзен, не то она уж и не знает, когда был бы готов чай… А ведь сестре, наверно, чего-то хочется с дороги.
Фанни от души ее поблагодарила. Она не могла не признать, что с наслаждением выпьет чаю, и Сьюзен тотчас принялась за дело, словно радуясь, что всем может заняться сама; и лишь слегка без надобности посуетясь и несколько раз напрасно попытавшись образумить братьев более, нежели ей было по силам, она со всем справилась отлично. Фанни взбодрилась и телом и душою; от этой своевременной услуги очень быстро головная боль унялась и на сердце полегчало. У Сьюзен было открытое, умное лицо; она походила на Уильяма, и Фанни понадеялась, что, как и он, сестра будет расположена и добра к ней.
Итак, в гостиной все поуспокоилось, и тут воротился Уильям и вслед за ним маменька и Бетси. В лейтенантской форме Уильям был великолепен, казался еще выше, крепче, изящнее; со счастливой улыбкой он направился прямо к Фанни, а она встала и с минуту смотрела на него в безмолвном восхищении, а потом обхватила его за шею и зарыдала от переполнявших ее чувств, от страданья и радости.
Боясь показаться огорченной, она быстро овладела собой, и, утерев слезы, могла уже заметить все поразительные особенности его костюма и повосхищаться ими, и, воспрянув духом, слушала его веселые планы – каждый день до отплытия бывать на берегу и даже свозить ее в Спитхед и показать свой шлюп.
Но вот опять поднялась суета, и в гостиной появился мистер Кэмпбел, корабельный врач, молодой человек с отменными манерами, который зашел за своим приятелем и для которого не сразу исхитрились раздобыть стул, а юная устроительница чая поспешно вымыла чашку и блюдце; мужчины серьезно побеседовали с четверть часа, и вновь поднялся шум, разноголосица, суета, суматоха, мужчины и мальчики разом вместе пришли в движение, настала пора отправляться; все было готово, Уильям попрощался, и все они вышли – ибо трое мальчиков, вопреки настойчивым просьбам матери, решили проводить брата и мистера Кэмпбела до военной пристани, а мистер Прайс в это же время пошел возвращать соседу газету.