Меня зовут Бёрди
Шрифт:
– Чем я могу вам помочь?
– Вы не замечали за ним чего-нибудь необычного, особенного в последние дни?
– Знаете, мы и не виделись больше. Я просто зашел забрать последние коробки с архивами, которые не помещались у меня здесь.
Он долго молчит.
– Уже несколько недель мы с ним почти не разговаривали. Встречались, чтобы оформить бумаги или оплатить счета, но у нас уже давно все разладилось.
– В чем выражался разлад?
– Он всегда был человеком очень рассудочным. Рассудочным и верующим. Обряды не особо соблюдал и в церковь не ходил, но верил. Это было частью его личности. Вроде как маленькая
– Католик?
– Да. И я не знаю, из-за этого ли, но, хотя мы несколько лет жили вместе, в нашем союзе всегда было что-то, с чем ему трудно было смириться.
– То есть? Я понимаю, что это личное, но, возможно, вы помогли бы мне прояснить обстоятельства его смерти.
– Я не знаю, может ли это вам помочь, но, если говорить откровенно, у меня всегда было чувство, что он живет в борьбе с самим собой. В чем-то он стыдился своей ориентации. Поначалу мы над этим смеялись, но в последние месяцы он стал другим, каким-то жестким, да, жестким и агрессивным. После нескольких лет счастья наши отношения испортились очень быстро и за несколько месяцев охладели до минусовой температуры. Я с ума сходил, видя, как он изменился. Сейчас я уже немного отошел, но мне было очень больно.
– А что произошло?
– Ничего особенного. Ему стало невыносимо, что он хотел меня, хотел заниматься любовью с мужчиной. И все вдруг пошло очень быстро. День ото дня я видел, как он превращается в кого-то другого, и этот другой мне совсем не нравился. Он стал холодным, неуступчивым, с ним было очень тяжело. Невыносимо думать такое о том, кого так любил. Что-то между нами окончательно сломалось, и мы, как многие пары, цеплялись за любовь, которой больше не было.
– В чем же с ним было «очень тяжело»?
– В последнее время он был одержим Новым Заветом и цитировал послания по поводу и без повода. Не расставался с новым переводом, который как раз купил, всегда держал его под рукой. Это что-то вроде нового прочтения Священного Писания, свежий взгляд, как он говорил. Зациклившись на этом, он постепенно превращался в святошу, критиковал наш образ жизни, не хотел больше иметь сексуальных отношений. Видели бы вы, как он смотрел на меня, я чувствовал себя в его глазах нечистым, мерзкой тварью. Это было нестерпимо. Однажды я понял, что сыт по горло, и ушел. Переехал к приятелю.
– Не подскажете название этой книги?
– Она называлась «Скрижаль…», не помню, как дальше… В красном с серебром глянцевом переплете, довольно безвкусном. Ее выпустило маленькое издательство, забыл его название. Он принес ее после одного из своих «моментов слова». Он тогда начал посещать какую-то христианскую группировку фундаменталистского толка, где якобы помогали участникам избавиться от гомосексуальности. Представляете, какая глупость? Я просто из себя выходил.
– Где она собиралась, эта группа слова?
– Толком не знаю, я и слышать о ней не хотел. Кажется, где-то недалеко от площади Тертр на Монмартре.
– Он пил, принимал наркотики?
– Да нет, во всяком случае, не увлекался. Мог выпить немного, но наркотики? Нет, это совсем не в его духе.
– У него появились в последнее время новые друзья?
– Не могу вам сказать, знаю только, что он встречался иногда с какими-то участниками своей группы. Он не хотел больше нигде бывать, во всяком случае, со мной. Я присоединился однажды, когда он ужинал
– Вы помните, как их звали?
– Извините, совсем не помню. Я пробыл там всего несколько минут.
– Больше ничего?
– Нет, ничего особенного.
– Вот моя визитка, если что-нибудь вспомните, сразу звоните.
Когда Ибанез уже закрывал за собой дверь, хозяин магазина окликнул его:
– Инспектор, я тут подумал, одна вещь показалась мне странной, зная его. Я помню, что, когда пришел забрать коробки, музыка еще играла. Он поставил диск на repeat. Диск Арво Пярта под названием Tabula rasa. Он только его и слушал уже несколько месяцев. Но меня удивило, что он поставил его на повтор, как будто не собирался спать или кого-то ждал.
Инспектор достал блокнот, записал название диска, еще пару-тройку соображений и попрощался.
10
В метро на обратном пути Паоло просматривал фотографии из дома престарелых. Он догадался, что этот ад начался не вчера. Вероятно, по этой причине Берди и покинула родительский дом в день своего совершеннолетия, не найдя ни поддержки, ни защиты, которые должны были обеспечить ей предки. Его распирает желание задушить бабку собственными руками и бросить ее под поезд. В жилах бурлит лава. Берди ублажает стариков за деньги. Это печально и гадко. Но что организатор этих визитов, оказывается, ее бабушка – это уже совсем другая история. История семьи, в которой грязь копилась годами, десятилетиями, и расползлась до этого сада при доме престарелых, где праздность на восьмом десятке засасывает, как вонючее болото.
Теперь ему ясно, что мечты о новом усилителе обойдутся куда дороже, чем он ожидал. Дороже, чем десятки часов ходьбы за этой девушкой с бездонными глазами. Они будут стоить ему изрядной дозы ненависти и многих бессонных ночей, неугасающей ярости. Игла под солнечным сплетением уже пронзает его до нутра, и растекается яд.
Пальцы его руки, держащей телефон, побелели от напряжения, он не может разжать челюсти, с тех пор как обошел развалины колодца. Ему уже больно. Сидящая напротив женщина поглядывает на него встревоженно. Паоло смотрит на свое отражение в окне вагона и видит, что ненависть трудно не заметить в его глазах. Он убирает телефон и выходит на «Ламарк-Коленкур», дальше пойдет пешком. Ему необходим простор.
От самого дома престарелых все его тело постепенно охватывает напряжение. Надо избыть эту ярость, утопить ее, растворить в опускающейся на город ночи.
Он позвонил Виновалю, сказал, что есть новости, что это не терпит, и назначил ему встречу в агентстве. Паоло хочет удалить фотографии из своего телефона и не видеть их больше никогда. Он старается избегать всех улиц, на которых рискует встретить знакомых, а потом, ничего сознательно не решая, вдруг замедляет шаг и пропадает в асфальтовых дебрях на добрый час и не отвечает, когда потерявший терпение патрон звонит ему четыре раза за десять минут. Он бродит, полузакрыв глаза, в парах дизельного топлива, шарахается от фонарей, уже зажигающихся на улицах Монмартра.