Мерси, камарад!
Шрифт:
Однако Ганс Рорбек даже не пошевелился, он был настолько очарован, что хотел только одного: чтобы так длилось долго-долго. Ветер тихо завывал в камине.
Интересно, что она думает о нем? Никогда человеку не удается отгадать до конца мысли другого. Как бы она испугалась, если бы он рассказал ей сейчас о том, что его каждую ночь мучают кошмары: кругом течет кровь, истошно кричат раненые на ничейной земле, глухо ухают пушки, неся с каждым снарядом смерть и разрушение. А эта страшная картина, которая с июля прошлого года по сей день стоит у него перед глазами? Их тогда бросили в контрнаступление на Курской дуге. Посадили на танки, строго приказав прорваться, несмотря ни на какие потери. Одно немецкое противотанковое орудие стояло на прямой наводке. И в него угодил снаряд прямым попаданием. Артиллерийскую прислугу раскидало кого куда. Однако кое-кто остался в живых. Водитель сбросил газ, но командир заорал на него: «Чего остановился?!» Водитель дал газ и… Ох, что же это за наваждение! Так и тронуться можно… Два с половиной года он провел в России…
А сейчас перед ним сидит красивая девушка, которая создана для любви, о которой можно только мечтать. Время бежит. Здесь не Россия, а Франция, и отсюда до самого тяжелого фронта более двух тысяч километров. Здесь каждый гонится за развлечениями, стараясь отгородить себя своеобразным защитным валом от смерти. Однако она незаметно подползает и сюда… Впервые в жизни ты сидишь у горящего камина, за окном ночь, и белое вино горячит кровь…
Вчера в небольшой местной речке утонул один солдат: наверное, засосало в какую-нибудь воронку. В письме к родным этого солдата командир роты напишет, что их сын пал смертью героя за фюрера, народ и фатерланд… Но об этом с Мартиной все равно не поговоришь.
Он поднял штору затемнения и открыл широкое итальянское окно. Из зала доносились обрывки песни. Среди пьяных голосов офицеров выделялся крикливый тенор Альтдерфера. Отблески далеких зарниц скользили по мраморной облицовке камина, отражались в большом трюмо.
— Там, за окном, море, лазурное Средиземное море, — нарушил тишину Рорбек. — Однако когда дует сирокко, все выглядит совершенно иначе. Тропические массы воздуха из Сахары, перемещаясь, поднимают целые песчаные бури, которые несутся к северу над бирюзовой водой. Кругом, куда ни посмотришь, загадочный, неизвестно откуда появившийся красный песок.
Мартина молчала, закрыв глаза.
«Сейчас я возьму ее на руки и отнесу прямо на кровать моего друга Хинриха Тиля, положу и скажу, что я ее люблю, — думал Рорбек. — Тем более что так оно и есть…»
«Как сильно стучит сердце… Мне кажется, я люблю его, — думала про себя Мартина. — Это трудно объяснить. Сколько месяцев подряд я слушала его голос во время радиопереговоров и сейчас чувствую, что ждала встречи с ним».
Лейтенант Тиль, как положено, подошел к своему командиру, который как раз приказывал Эйзельту сыграть марш.
— Господин капитан, вы хотели со мной поговорить.
— Я хотел вас только видеть.
— Могу я поинтересоваться причиной? — спокойно спросил Тиль.
Лицо Альтдерфера побагровело так, что на нем не стало заметно веснушек.
— Как командир штабной батареи вы обязаны находиться здесь, а не… — Произнесены эти слова были довольно громко.
— А не?.. — подхватил Тиль.
Несколько девушек обратили внимание на этот разговор. Офицеры, сидевшие поблизости, повернули голову в сторону Альтдерфера.
— Я вас научу, как нужно себя вести. Вот увидите! — И капитан быстро пошел к своему столу.
Тиль закурил и глубоко вздохнул.
— Он наверняка хочет потанцевать с начальницей, — сказал он Эйзельту с улыбкой, чтобы как-то скрыть свое смущение.
— Я скорее сдохну, но маршей играть не стану, — упрямо проговорил Эйзельт.
— Тогда сыграй для меня «Аве Мария» твоего земляка Франца Шуберта.
— Нет, — отказался Эйзельт.
— Тогда что-нибудь Мендельсона.
Тиль наслаждался, видя, что в Эйзельте нацист и музыкант противоречат друг другу.
Наконец тот начал наигрывать «Когда солнце садится за крыши, я остаюсь наедине со своей тоской…».
— Хочу тебе напомнить, что Грета Келлер прославилась благодаря этой песенке. А ведь она, кажется, еврейка, не так ли? — зашептал Тиль на ухо пианисту.
— Уж не хочешь ли ты всю свою злость из-за нахлобучки, которую ты только что получил от шефа, сорвать на мне, Хинрих?
— Я его нисколько не интересую. Он беспокоится, где так долго пропадает блондинка. — Тиль выпрямился, так как в этот момент рядом остановился Альтдерфер со своей дамой, которую держал под руку.
— Если вы не хотите исполнить мою заявку, тогда, Эйзельт, в заключение сыграйте какой-нибудь марш для дам. Они хотят разъезжаться.
— Слушаюсь, господин капитан. — Эйзельт поднял руки, которые на мгновение замерли над клавиатурой, а через секунду с силой обрушились на инструмент, и раздалось бравурное фортиссимо Баденвейлерского марша, исполняемого обычно при появлении фюрера.
Все с удивлением уставились на тапера, не понимая, что бы это значило: то ли кощунство, то ли торжественная концовка. Все офицеры замерли с вытянутыми вверх руками. Что ж, Эйзельт убежденный нацист. Альтдерфер оглядывал подчиненных столь злым и придирчивым взглядом, что от него поежился даже снабженец. Лишь один Генгенбах не видел этого взгляда, так как был увлечен разговором с Нойманом.
Рудольф со своей брюнеткой на минутку куда-то исчез из зала. Каково же было изумление командира дивизиона, когда он, обходя зал, вдруг увидел Мартину Баумерт, которая сидела за своим столиком, будто весь вечер и не поднималась из-за него.
Отбарабанив последние такты марша, Эйзельт, склонив голову набок и закрыв глаза, заиграл Баха. Собравшиеся в зале разбились на небольшие группки и оживленно беседовали о чем-то. Обер-лейтенант играл с таким вдохновением, будто находился не здесь, а в настоящем концертном зале.
Начальница связисток взяла в руки свою сумочку и самой грациозной походкой удалилась, чтобы надушить виски и плечи парижскими духами.
Альтдерфер быстрыми шагами подошел к столу:
— Я бесконечно сожалею, фрейлейн Баумерт, что последний танец мне не удалось станцевать с вами. — И он галантно раскланялся.
— Я ненадолго выходила на воздух, здесь так душно…
— Вы окажете мне большую честь, если разрешите увидеть вас еще раз…
Щеки девушки запылали румянцем.
— Это очень трудно сделать: постоянные дежурства…