Мертвая хватка
Шрифт:
Уже в воздухе, когда стюардесса начала раз-носить прохладительные напитки, я вдруг понял то, чего не сумел осознать в здании аэропорта: на целых двадцать минут я стал лесным зверем, попавшим в западню цивилизации. С невольным ужасом я вспоминал, как мне хотелось зарычать от ненависти на дурно пахнущих двуногих существ, окруживших меня со всех сторон, как неистово я рвался к выходу, и только до конца не истаявшее человеческое начало держало меня в рамках благоразумия… И еще – мне до зуда в конечностях хотелось встать на четвереньки. На четвереньки!!!
Наверное, я так изменился в лице, что улыбчивая стюардесса испуганно округлила глаза. Сжав волю в кулак, я успокоительно кивнул – мол, все о'кей, сейчас пройдет. Снова приклеив к миловидному личику дежурную улыбку, она потащила свою тележку дальше, время от времени с подозрением посматривая в мою сторону.
Да, брат, хреновы твои дела… У меня уже не было сомнений: маска – это последнее напутствие… и предупреждение. Значит, спектакль с Францем не просто талантливая постановка жрецов древнего культа…
Нет! Не верю! Чушь собачья! Видимо, сказались волнения, связанные с событиями последних двух недель. Нужно успокоиться и войти в нормальный ритм. И до седьмого пота погонять себя на тренажерах.
А маска… что маска? Мало ли кому могло взбрести в голову потешить себя и публику расписной личиной? Таких придурков полно не только в Европе, но и в Южной Америке, сам видел в том же Сан-Паулу на каком-то мини-карнавале.
С такими мыслями я спустился по трапу в парижском аэропорту имени де Голля. И даже на прощанье любезно оскалился все той же стюардессе, манекену в форменной одежде. Однако, несмотря на мои потуги показаться обходительным джентльменом и беспечным туристом, она снова потеряла свой слащаво-рекламный облик и поторопилась опустить глаза. Ладно, пусть ее…
Но ночью пришел кошмар. И если Эрнесто не выспался по причине своих неистребимых привычек и наклонностей, он пропьянствовал до полуночи в каком-то баре, а затем притащил в свой номер такую непотребную шалаву, что потом все утро икал от неприятного изумления, то я промучился до рассвета, пытаясь вырваться из черного омута, куда меня затащили кривляющиеся индейцы с уродливыми харями монстров. А на самом дне омута, в зловещем фиолетовом сиянии, щерил клыки в почти человеческой улыбке стоящий на задних лапах ягуар…
– О-о нет, у меня перед глазами все плывет… – простонал Эрнесто, тряся головой, как выбравшийся из воды пудель.
– Это у тебя перед глазами женские прелести. И бутылка виски. В следующий раз я запихну тебя в холодильник на два часа и открою только тогда, когда твоя башка станет прозрачной, как кусок льда.
– Ты стал жестоким, Мигель.
– Нет. Просто не хочу, чтобы ты раньше времени отправился к своему папаше.
– По крайней мере, с ним будет гораздо веселее, чем с тобой. Он умер после очередного запоя и, надеюсь, не откажется с родным сыном опрокинуть стаканчик-другой за компанию в тех местах, где блуждают одни тени.
– На том свете тебе будут заливать в горло горячую смолу.
– Вот-вот, потому и нужно здесь тренироваться глотать разные обжигающие жидкости, чтобы там было легче.
– Шутки шутками, но нам нужно быть в форме. Мы здесь не на отдыхе.
Эрнесто с тяжелым вздохом кивнул.
И в это время у подъезда дома, за которым мы вели наблюдение, остановилась машина.
– Наконец-то! – с жаром ответил Эрнесто, мигом сбросив сонную вялость.
– Тише… У этого кролика ушки на макушке.
– Ты прав. Хитер, курилка…
Нам дали наколку люди Синдиката, контролировавшие группу русских киллеров. Уж не знаю, какие оргвыводы из их "контроля" сделал дон Фернандо, но тот, кто вышел на связь с Эрнесто (я был на подстраховке, наблюдал за их встречей со стороны), имел бледный вид и макаронную походку, как говорят в Одессе. Этот перепуганный до смерти тип сообщил, что часть группы легла на дно после того, как половину группы угрохали где-то на Кипре и будто бы русские спецслужбы, которым они попытались перейти дорожку. (Информация о национальности тех, кто ликвидировал киллеров Синдиката, была получена буквально за час до нашего приезда; сообщение оказалось настолько конфиденциальным, что даже Марио не сказали, от кого оно исходило.) И теперь их ищем не только мы, но и "заказчики", спровоцировавшие людей Синдиката на такую "шабашку". Понятно зачем – мертвые умеют хранить тайны… Того же мнения придерживались и боссы Синдиката. С одной разницей – мы должны были опередить неизвестных "заказчиков" и узнать, кто есть кто.
– Это он? – спросил я у Эрнесто, приникшего к окуляру прибора ночного видения.
– Несомненно. Но с ним еще двое… Дьябло! Они вошли в парадное вместе!
– Не психуй. Подождем, может, это охрана. Проводят до дверей квартиры и уберутся восвояси.
– Подождем… – со вздохом сожаления согласился Эрнесто и посмотрел вверх, на четвертый этаж, где в это время в одной из квартир зажегся свет. – Вот только боюсь, что наше ожидание затянется до утра.
– Поживем – увидим… – буркнул я.
Этот дом мне показали на фотографии, и теперь я мысленно восстанавливал детали фасада вплоть до четвертого этажа, где нахо-дилась квартира некоего Пинскера, бывшего гражданина России, смайнавшего за бугор два года назад после какой-то аферы с якутскими алмазами. Теперь его звали иначе (ему выправили паспорт в Чехословакии за весьма скромную мзду, как доложили агенты Синдиката), и он снова занялся полукриминальным бизнесом, а заодно служил связником между таинственными "заказчиками" и нашими дурачками, рискнувшими навешать лапшу на уши организации киллеров по укоренившейся при-вычке русских рэкетиров доить двух коров – тех, кто под "крышей", и конкурентов.
Прошел час. Свет в квартире Пинскера по-прежнему не гас, а его гости или охранники и не думали уходить.
– Дьябло! – ругался злой Эрнесто. – Может, высадим дверь квартиры и…
– И заодно посражаемся с нарядом полиции. Не говоря уже о "гостях" Пинскера – не думаю, что они ходят по ночам без "шпалеров". А если входная дверь из металла, то тогда на нашем задании можно будет поставить жирный крест.
– Ты прав… – неохотно согласился Эрнесто. – Твою мать… – Он неожиданно перешел на русский, который когда-то изучал в московском Университете Дружбы народов имени какого-то негра.