Мертвая хватка
Шрифт:
– Это который? – со скрипом поворачиваясь на сиденье, заинтересованно спросил Простатит. – Клюваетый, что ли?
– Ага. Ему какой-то фраер из Подольска двенадцать косых висел. Долго висел. Они, типа, корешами были, что ля.
В общем, Клюваетый на него не наезжал. А тут такая ботва: слушок пошел, что фраер этот в Австралию собрался – типа, насовсем. Ну, Борюсик, ясное дело, хватает трубу и вызванивает этого умника. Тот, натурально, бакланит: типа, нет проблем, приезжай, братан, разойдемся краями. Живых бабок, типа, нет, хоть режь ты меня, хоть стреляй, так забери, бакланит, мой «черкан». Клюваетый поехал, посмотрел тачку.
«Черкан» еще не старый,
– Ну? – заинтересованно спросил Простатит.
– Ну и нырнули в какой-то пруд. То есть это они думали, что пруд, а оказалось – очистные сооружения. Свиноферма там, понимаешь. Вылезли оттуда все как есть в этом самом… «Черкан» потонул, на хрен, попутки не берут – ночь, блин, а тут целая банда, и все в говне, как шоколадные зайцы. Пока они телок своих в город отправляли, пока посреди ночи трактор искали, забыли, на хрен, где джип утопили. До утра по кочкам ползали.
– И что? – подал голос Рыба. – С концами?
– Да лучше бы с концами, – сказал Хобот. – Нет, нашли, конечно. Выудили, отмыли, проводку поменяли, обивку, то да се… Клюваетый эту тачку уже третью неделю втирает и никак втереть не может.
– – Ну?! – опять сказал Простатит. Сказал с каким-то странным выражением. – Вот урод! Вернемся – рыло на бок сворочу. Он же мне этот «черкан» три дня назад предлагал. Десять косых просил, падло. Я ему говорю: «Слышь, Клюваетый, а чего это в салоне вроде говнецом попахивает?»
А он мне: «Это я вчера гороха нажрался. Страсть как горох люблю…»
Рыба заржал во все горло и от полноты чувств ударил кулаком по баранке. Хобот поперхнулся сигаретным дымом, закашлялся, а потом тоже захохотал. Даже забившийся в угол сиденья выпускник сельскохозяйственной академии позволил себе бледно улыбнуться, на всякий случай прикрыв улыбку сложенной вчетверо картой.
Машина тем временем миновала лужу, вскарабкалась на очередной бугор и пошла перемалывать высокими колесами перегородивший дорогу сугроб. То, что с противоположного берега лужи выглядело просто языком нерастаявшего снега, оказалось кончиком сплошного снежного покрывала, под которым окончательно терялась дорога. Различить ее теперь можно было лишь по отсутствию на ней деревьев. Рыба снова включил пониженную, и джип, утробно завывая, попер вперед, разбрасывая колесами снег. Позади него оставалась глубокая колея, сизый дымок выхлопа стелился по снегу и путался в подлеске. Потом дорогу перебежал отощавший за зиму заяц. Это событие вызвало в машине небольшой переполох.
Азартный Хобот даже вынул из-за пазухи пистолет, но Рыба, на котором тяжким грузом лежала ответственность за хозяйский автомобиль, наотрез отказался бить подвеску и царапать недавно отполированные борта ради какой-то тощей лесной дохлятины.
– Заглохни, Хобот, – сказал он. – Вернемся в город – я лично подстрелю кошку и принесу тебе. Это будет хорошая .кошка, жирная, отвечаю. У моей соседки есть как раз то, что тебе надо. Повадилась гадить у меня под дверью, тварь. Так что и тебе удовольствие будет, и мне польза. А без шкурки ты и не поймешь, что сожрал – кошку, зайца или вообще ящерицу какую-нибудь.
– Варана, – подсказал Простатит. – Или жабу.
– Не хочу, – сказал Хобот, неохотно возвращая пистолет в кобуру. – Круглые сутки с жабами общаюсь, уже с души воротит. Квакаете, квакаете… Слышь, наука, – меняя тему, обратился он к Лукьянову, – так я не понял, что это за кусты такие особенные, за которыми мы в эту тундру забрались?
– Не кусты, – откладывая в сторону бесполезную карту, сказал Лукьянов, – деревья.
– Да мне по барабану, хоть пеньки. Ты растолкуй народу, почему деревья нельзя в Москве купить. Я бы понял, если бы папа Май нас, к примеру, на Дальний Восток заслал.
Там всякой субтропической дребедени хватает – лимонник там всякий, карликовая береза." А тут чего? Это ж Брянская область!
– Ехал Гитлер на машине через брянские леса, – вдруг сказал Простатит, ни к кому персонально не обращаясь. – Подорвался он на мине, подлетел, как колбаса.
– Типун тебе на язык, – сказал Рыба и переключил передачу.
– Во-во, – живо подхватил Хобот. – Вот и объясни нам, необразованным, на кой хрен папе этот геморрой? Чего-то я тут никакой экзотики не наблюдаю. Сосны, елки да березы – то же самое, что под Москвой. Что это за дед такой, к которому мы едем? У него что, оранжереи?
– В том-то и дело, что нет, – сказал Лукьянов. – В оранжерее можно вырастить все что угодно, это не проблема. А этот старик выращивает деревья в открытом грунте. У него даже черешня вызревает.
– Ну и что? – удивился с переднего сиденья Рыба. – Тоже мне, фрукт – черешня! Эксклюзив, блин, на фиг. Я думал, баобаб…
Его презрительный, самоуверенный тон задел Лукьянова за живое.
– Между прочим, – сказал он, – черешня в Москве и Подмосковье не растет. Не то что не вызревает, а просто не приживается! Вымерзает в первую же зиму. А вот у Макарыча – ничего, живет. Говорят, вкуснее украинской.
– Говорят, что кур доят, – проворчал Хобот. – Где Москва, а где Брянск! Здесь вон на сколько южнее! Вот забашляешь ты этому деду папиными бабками, привезешь саженцы, воткнешь у папы во дворе, а они – фьють! – и засохнут. Чего делать-то будешь, наука? Думаешь, до зимы слинять успеешь? Успеть-то успеешь, да только папа тебя из-под земли достанет. Очень он не любит, когда его, как лоха, на пальцах разводят.
Лукьянов промолчал, всем своим видом демонстрируя оскорбленное достоинство. Чувство, которое он при этом испытал, было очень неприятным, поскольку Хобот, болтая от нечего делать, высказал его собственные опасения, причем, увы, далеко не все. Выходить капризные саженцы черешни – это только полдела, причем вторая, не самая трудная его половина; сначала их нужно било найти. Выдающий себя за ландшафтного архитектора агроном старался пореже смотреть на дорогу, которая к этому времени уже, можно сказать, исчезла.
По гладким, уже основательно забрызганным грязью бортам джипа все чаще с противным шорохом скребли ветви кустов.
Рыба, скорчившись над приборной доской, ожесточенно крутил баранку, поминутно переключал передачи и тихо матерился сквозь зубы. Машина больше не скакала козлом; теперь она тяжело, неторопливо раскачивалась, как нефтеналивной танкер на мертвой зыби, переваливаясь с ухаба на ухаб, подминая под себя кусты и с трудом переползая через стволы поваленных деревьев.
– Блин, – сказал с водительского места Рыба, – у папы шило в одном месте, а мы должны мотаться, как эти… А он потом посмотрит и скажет: «Ты зачем мою машину убил? Тебя кто учил на новеньком японце по пням ездить?» Что я ему отвечу?