Мертвая женщина играет на скрипке
Шрифт:
— Которишь, забабеник? — недобро улыбнулась она, показав мелкие острые зубки. — Виталий твое порекло? Оное на керемиде намаракать?
По ее лицу пробежал луч дискотечной подсветки, и я мне показалось, что никакая это не девочка, а жутковатая карлица с телом детских пропорций.
— Маржак! — приказала она корявому. Тот резко выкинул вперед длинную худую руку и схватил Виталика за плечо, сильно его сжав. Парень то ли от испуга, то ли от боли резко побледнел, ноги его подогнулись. К нему кинулась моя Настя, но я успел раньше. Я вообще предусмотрительный
— Руки прибери, чучело, — сказал я негромко, но прямо в ухо высокому, — стыдно маленьких обижать.
Он никак не отреагировал, и я тоже взял его за плечо, сжав как можно сильнее. Пусть сам попробует. Ощущение было, как будто пытаюсь сломать пальцами вешалку. Словно он из одних костей состоит. Но паренька отпустил, развернулся ко мне, легко вывернув плечо из хватки. Силен, черт.
Вблизи его лицо выглядело как маска кабуки, нарисованная на ночном горшке. Экий урод-то. Кажется, назрел удачный момент кому-то вломить. А то я уже почти сутки не дрался, непорядок.
— Полиция, капитан Волот, — строго сказала сзади Лайса.
— Охабься, Маржак, — скомандовала карлица, и оборвыш сделал шаг в сторону, уходя за нее.
— Антон, — сказала она утвердительно. — Понастую до тя, странь.
Черт, какой я популярный, оказывается.
Карлица и ее странный спутник развернулись и пошли к выходу, оставив за собой шлейф запаха земли и прелого дерева. Это модные духи какие-нибудь? Весь город погребом пропах.
Бородатый задержался, чтобы объявить:
— Клуб закрыт по распоряжению городской администрации. Просьба всем разойтись.
— На каком основании? — вскричал бармен.
— За… За… За продажу алкоголя несовершеннолетним! — бородатый ткнул пальцем в Настю, все еще держащую в руке стакан сидра. От растерянности она выглядела даже моложе своих шестнадцати.
Развернулся и вышел.
***
Дочь моя заткнула уши наушниками, накинула на голову капюшон худи, и шла, уставившись в землю. Это на ее символическом языке визуальных демонстраций означает высокую степень недовольства миром и мной. Злой и нечуткий я не отпустил ее на афтерпати. Она понимает, что я прав. Но это не отменяет того, что я должен быть за мою правоту наказан. Карательное игнорирование.
— Ты не можешь не влезать, да? — недовольно сказала Лайса.
— Нет, — ответил я коротко.
— Как сотрудник полиции — осуждаю, как женщина — не могу не уважать стремление сделать мир лучше.
— И кто ты сейчас?
— Я в штатском, — она похлопала себя по обтянутой тонкими штанами попе.
Оно и видно. Была бы в форме, не воображала бы всякие глупости. Плевать я хотел на качество мира. Просто с уходом Марты из меня словно предохранительную чеку выдернули. Так и хожу на полувзводе. Как будто она стояла между мной и безумием, не давая провалиться в пустоту, в которую канула моя Анюта.
Я не стал отвечать Лайсе — только плечами неопределенно пожал. Действовал по обстоятельствам, вышло, как вышло. И то, что обе недовольны испорченным вечером — не моя вина, хотя отдуваться за нее мне.
— В кои-то веки выбралась в люди, — сетовала полисвумен, — и такой облом. Хотелось просто выпить, просто потанцевать… Тебя давно приглашали на белый танец?
— Никогда, — ответил я честно.
— Почему?
— Наверное, я на темной стороне силы.
— Не шути так, — внезапно отстранилась Лайса, — это плохая тема.
Нервные все какие, блин.
— Как ты относишься к романтической прогулке под дождем? — внезапно спросила капитан Волот, когда мы дошли до ее дома.
— Не сформировал какого-то определенного отношения, — признался я.
— Тогда подожди, я сейчас дочку твою в квартиру впущу и вернусь.
Пришлось ждать почти полчаса. Капитанша вышла из подъезда переодетой в менее легкомысленный, но все же штатский наряд.
— Задала корму твоей питомице, — прокомментировала она задержку, — у нее слишком сложная система пищевых табу.
— И что у нас сегодня считается романтикой?
— Давай дойдем до магазина, про который ты мне говорил днем.
— Вряд ли он круглосуточный.
— И все же, — уклончиво сказала Лайса, — отчего бы не прогуляться?
Она решительно просунула руку мне под локоть держащей зонт руки, и вот мы уже идем как нормальная парочка. Хотя при ее росте ей приходится держаться, как будто за поручень в троллейбусе. Неудобно, наверное. Я не пойму, она действительно ко мне клеится или делает зачем-то вид? Или притворяется, что делает вид, что клеится?
— И что это было, в клубе? — спросил я просто чтобы не молчать. На самом деле мне не очень интересно. Меня местные расклады не касаются. Мне бы Марту найти.
— Дочь вся в тебя, — ответила она парадоксально.
— В смысле?
— Не ищет простых путей. Из всех возможностей для знакомства на новом месте она выбрала самую маргинальную компанию.
— А что значит «странь»?
— На молодежном сленге что-то между «чужак» и «странный». Так дразнят новых друзей твоей дочери. Ну и ее саму теперь заодно.
— А что с ними не так?
— Ничего. Просто они не местные, а подростки довольно жестоки в установлении границ. В социум не вписались, образовали свою тусовочку. Немного эпатируют, не без того — все эти англицизмы, песенки… Здесь так не принято. Их в городе не любят, но, в целом, они безвредные. Мы за ними приглядываем.
— Вы?
— Ну, не я лично, а соответствующий отдел, конечно.
— Они не похожи на молодежную банду.
— Ты не понял. Мы не боимся, что навредят они. Мы боимся, что навредят им. Плохо быть не таким, как все.