Мертвая женщина играет на скрипке
Шрифт:
— На этом играл Денис! Она у него в комнате стояла, он всех достал своим грохотом, скандалов было… А теперь никто не помнит!
Я помог девочке разгрести вещи. Действительно, под грудой тряпья обнаружилась дешевенькая, но вполне настоящая ударная установка. Бас, хет, ритм, бонги — комплект.
— А вот это, — она протянула мне удивительно красивую ручной работы куклу, — это Ирискина. Она ее обожала, это все, что у нее осталось на память о родителях. Ни за что бы с ней не рассталась — а теперь она тут.
Я покрутил в руках куклу — ее платье испорчено водой
— Это Мишкин этюдник, — она показала на деревянный плоский ящик со сложенными раздвижными ногами. Там внутри рисунки его, наброски, краски, карандаши — все. Он отлично рисовал. Там есть портреты ребят, но они не помнят, как ему позировали. Здесь все, все, понимаете? А их больше нет. И меня скоро не будет…
По ее щекам снова потекли слезы.
— Так, заканчивай рыдания, — сказал я решительно. — Будешь ты, никуда не денешься. Я разберусь, что тут у вас за ерунда творится. Я целый внештатный помощник полиции, практически Шерлок Холмс на четверть ставки.
— Спасибо, — сказала она, всхлипывая. — Мне так страшно…
— Ничего не бойся. Пойдем, умоешься, переоденешься и спустимся вниз. Нечего тебе одной сидеть, себя накручивать.
В гостиной Настя, выставив в разных углах настольные лампы и направив их на белую стену, снимала портреты ребят. Я и не заметил, что она снова начала таскать фотоаппарат. Сейчас все снимают смартами. С постобработкой, фильтрами, подавлением шума, эффектами и прочей глазурью. А Настя некоторое время назад нашла мою рабочую, журналистских времен, зеркалку и внезапно увлеклась. Она много снимала, и у нее неплохо получалось. Потом, на волне подросткового пессимизма, забросила: «Мне нечего снимать, в моей жизни ничего не происходит». И вот снова взялась. Это, наверное, хороший признак.
Оставив детишек развлекаться, пошел искать Антонину. Уж не знаю, что там насчет пропадающих детей, но у девочки явно серьезные проблемы. Как ответственный взрослый человек я должен поговорить с ее родителями.
Нашел на кухне, где она шуршала возле плиты, что-то быстро обжаривая. Пахло вкусно.
— Антонина Геннадьевна…
— Просто Тоня, что вы! А то я чувствую себя старухой… Хотите оладушек? Правда, холодные, со вчера остались.
— Не могу отказаться, — признался я. — Оладушки — моя слабость!
— Так заходите почаще, я специально для вас жарить буду. Мне нетрудно, правда!
— Ну что вы Ан… Тоня!
— Ничего-ничего, я люблю кормить людей. На здоровье!
Она поставила передо мной тарелку с оладьями и блюдце с медом.
— Компот?
— Это было бы слишком прекрасно!
— Сейчас налью.
— Тоня, — сказал я, уминая оладьи, — мне неловко поднимать эту тему, и я, разумеется, лезу не в свое дело, но так вышло, что я говорил сегодня с вашей дочерью.
— Ах, Катенька и ее мрачные фантазии?
— Я последний, кто будет учить кого-то, как надо воспитывать детей, но мне показалось, что у девочки проблемы. Не могу пройти мимо, уж извините.
— Конечно, Антон, разумеется, я вас понимаю. Вы знаете, Катя с детства очень впечатлительный ребенок. Наш развод с ее отцом… Очень ее травмировал. Увы, он был неизбежен в тех обстоятельствах, но в ее возрасте… В общем, она так и не приняла отчима. И теперь проецирует на него всякие ужасы. На него — и на этот дом. Отторгает действительность, которая ей не нравится.
— Вы показывали ее врачам?
— Конечно! Само собой!
— И что они говорят?
— Пройдет с возрастом.
— Так и говорят? — не встречал психолога, который вот так просто выпустил бы из цепких лапок пациентку. — А какой диагноз? Какая терапия?
— Какой диагноз, что вы, — мягко засмеялась Антонина, — какая терапия! Просто детские фантазии!
— А вы какому врачу показывали? Психологу? Школьному, муниципальному, частному? Или психиатру?
— Ой, да всяким показывали! — отмахнулась женщина.
— И никакого диагноза?
— Я же говорю — фантазии, само пройдет!
Черт, да мозгокрутам здорового человека покажи — и он от них выйдет с тремя диагнозами, назначением в терапевтическую группу, расписанием сеансов на полгода и рецептом на трех листах убористым нечитаемым почерком! А ребенка с попилами на руках вот так послали? Что-то Антонина путает.
— У вас же должен быть приписан детский психолог, — припомнил я федеральные нормы на ювеналку, в которых натаскался, выкручивая из этой мозгорубки Настю. — Как у муниципального детского учреждения постоянного содержания. Можно с ним поговорить? Вы уж простите, но я беспокоюсь за девочку.
— Ну что вы, Антон, не волнуйтесь, у нас все под контролем… — занервничала женщина.
— Здравствуйте, Антон! — на кухню зашел директор, Невроз… Ах, ну да, Невзор. Недолевич. — Инспектируете меню наших воспитанников? И как вам?
— Великолепно! — не покривив душой, признал я. — Сам бы тут столовался! Ваша жена прекрасно готовит!
— Да, Тоня — отличный кулинар, и очень заботится о детях. Мне с ней очень повезло. А о чем вы тут спорили, если не секрет?
— Антону Катюшка наплела своих ужастиков, — пожаловалась женщина, — он и забеспокоился.
— Ах, Катя… — понимающе вздохнул директор. — Ну да, ну да. Пойдемте, Антон, поговорим в кабинете.
В кабинете было сумрачно. Я заметил, что в Жижецке любят зашторивать окна днем. Может быть, им надоел вечный дождь за стеклом? Вот и здесь — глухие тяжелые шторы, горит настольная лампа.
— Давайте присядем, — гостеприимно сказал директор, — хотите выпить? У меня неплохой коньяк.
— Разве что капельку, — согласился я.
Он отвернулся к шкафу и зазвякал стеклом, а я огляделся. Небольшое помещение, письменный стол, книжные полки, два кресла и столик между ними. Нет ни компьютера, ни ноутбука, что удивительно. Не на бумаге же он отчетность ведет? В кармане дрогнул смарт. Я вытащил и посмотрел — на экране Нетта с завязанными глазами, заткнувшая пальцами уши. Над ней написано: «Нет сети». Надо же… Есть такие места на свете?