Мертвецы не танцуют
Шрифт:
Получи.
Выдрал кольцо, потратил последние на это зубы, разорвал губу. Получи. Граната запрыгала по булыжникам.
Я считал – два, три, четыре, пять… Взрыв, должен быть взрыв.
Ничего. Сумрак двинулся ко мне. Разболтанной походкой людоеда.
Все, значит.
Почему-то я вспомнил Предпоследнего, не его даже, а тоску. Того дня. Когда он ходил в кино со своим сыном и каждую секунду понимал, что дальше уже ничего не будет. Что сына он не увидит, вот они, последние мгновения. И я сейчас тоже ощущал эти последние мгновения. Жалко было мне всех
И тут же рядом возник сумрак. Возник, исчез, запястье, боль, сломанная рука повисла, нож упал. Он схватил меня за шею, сжал и швырнул в стену, я воткнулся в кирпичи, и это снова было больно, только я уже не чувствовал, хотелось, чтобы все оно уже кончилось, потому что я устал, барахтался в грязи, скопившейся возле стены, а жизнь упорно не обрывалась, продолжалась, боль – это тоже жизнь, у мрецов не болит, у кошки боли, у собаки боли, у Данилки не боли, откуда я это знаю…
Небо засветилось, к земле потянулись лучи, и в них вспыхнуло золотом огромное яйцо, а сумрак был снова здесь, он держал меня за шею, разглядывал ожерелье из слез, разглядывал пацифик, сорвал, слезы рассыпались. Я не из тех. Не из настоящих, сияющих и беспрекословных. Настоящие так не гибнут. Мордой в прах, со ртом, набитым грязью, надо выплюнуть, обязательно выплюнуть, душа выходит с последним вздохом, рот не должен быть забит, увидеть небо…
Потом я, кажется, умер.
Глава 19. Вопреки
– Странно как-то…
– Что же тебе странно?
– А ты разве не видишь? Пауза.
– Чего я должна не видеть?
– Шея-то сломана.
– Сломана… Может, вывихнута.
– Это у тебя вывихнута! Тишина.
Покой. Ничего. Пустота. Легкость какая-то. Ни рук, ни ног не чувствую, точно плыву. Или в воздухе вишу.
– Сломана. Шея. Ребра, руки…
– Он не умрет, – сказал третий. Гомер. А другие…
Курок. И еще…
– Пульс есть, – неуверенно произнес Курок. – Пульс ничего еще не значит, это может быть… Остаточные явления. Телесное электричество истекает.
– Может быть, и электричество. Пульс хороший.
– Он не умрет, – повторил Гомер. – Такого просто не может быть…
– Сердце сильное. Он бегал много, вот сердце и борется. Это может еще долго продолжаться…
Алиса. Она права, это может еще долго продолжаться, это точно.
– Ему башку почти открутили. Руки сломаны… Кожа содрана… и сгорела. Я думаю, что он готов. Не шевелился ведь…
– Это же Рыбинск, они там вообще не умирают.
– Ты в глаза ему смотрела? Все вывернутые, и сосуды лопнули. Его перемололо внутри и снаружи…
– Он жив, – сказал Гомер. – И внутри и снаружи перемололо, а он жив. А знаете почему?
– Почему? – спросили Курок и Алиса в один голос.
– Потому.
– А предсказательница? Она прямо ведь сказала – не ходи в неходь. А он сунулся.
– Она сумасшедшая. И потом, предсказания на героев не распространяются. Герои всегда действуют вопреки. Всем предсказаниям. Всем нельзя, а им можно. Никто на Запад не мог пройти, а он смог. Жаль, я планетария не увидел…
– Героя нельзя убить так просто, он выживает после самых страшных ран… Потом имя. Такие имена просто так не дают.
– А он увидел планетарий. За меня.
Почему? Почему они все в разные стороны говорят…
– А если бы ему голову оторвало вообще? – нервно спросил Гомер. – Она что, приросла бы?
Молчание.
– Не знаю, – сказал Курок. – Не оторвало же. Вот если бы оторвало, то я бы точно сказал, что он – не герой. А так..
– Надо, это… тропарь прочитать, – предложила Алиса – Это ему поможет? Он сам всегда…
– Я прочитаю, – сказал Курок – Сейчас.
Откуда он знает тропарь?
Они все меняются…
Курок начал читать тропарь.
Самодельный. Не очень складный и не очень красивый.
– … пусть будет. Пусть будет солнце. Свет его растопит лед, и сгинет тьма…
И дальше. Про землю, освобожденную от пришельцев, про справедливость, про мир и покой, который распространится. Про то, что все это закончится. Уже скоро. Ну, или когда-нибудь. Но закончится.
Курок читал, Алиса зевала громко, Гомер молчал.
… небо наполнится жизнью, и мы тоже вернемся в небо…
Мы вернемся в небо… Крест. Тот, что я видел. Знамение. Я вспомнил, на что он похож.
Алиса похихикивала, Гомер насвистывал.
Курок читал. Его голос набрал уверенности и уже дрожал, Алиса стала его передразнивать, а Гомер говорил:
– Он мне еще руки должен, я же помню. Руки-то зарыл. Алиса, скажи ему про руки.
Откуда он знает Алису?
– Да замолчите вы, я делом занимаюсь.
– Прыгни в люк!
– Сама прыгни! Ты, вообще, что тут делаешь?!
– И в самом деле…
Я видел море. С песком и волнами, с дельфинами и белыми, как бумага, птицами. С далеким парусом, с тяжелыми дождевыми облаками, собиравшимися на горизонте. С ветром, недалеко от меня из песка торчал шест с привязанным длинным треугольным флагом – и ветер играл полотнищем, шелк хлопал и струился бирюзой.
А за спиной у меня были горы. Я не оглядывался и не видел их, но точно знал, что они там есть. Уходящие в небо пики, цепляющие тучи, с ручьями и водопадами, зеленые и белые.
По берегу навстречу мне бежал кто-то, издалека, маленькая фигурка, торопилась и размахивала руками.
Я засмеялся и помахал ей в ответ.
– А потом он из Рыбинска, – напомнил Курок. – Он рыбак, как и остальные…
– Ну вот, – сказал Гомер. – Все-таки умер.
Глава 19. Вопреки
– Летом здесь, наверху. Ближе к осени в слоне, совсем уж в подвал лезть не хотелось, папка не любил подвалы. И я тоже не люблю. А ты?
Молчание. Шорох. Ветер. Ветер тут воет, никуда от этого не деться. И звенит что-то, похоже на звенелки из гильз – когда нанизывают гильзы на веревочку и вывешивают на сквозняке. Чтобы наполнить пространство звуком. Раньше любили звенелки.