Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца
Шрифт:
Дождь размазывал по лицу гарь. Я хватал ртом воздух, как после марафонского бега.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил пожарный. — Там были еще люди?
В ответ на оба вопроса я лишь покачал головой.
Наконец мы достигли земли. Мне помогли спуститься.
— О черт! Да ведь это же Веум! — услышал я голос.
Другой, более низкий голос ответил:
— Веум? Тогда мы приехали слишком рано.
Я открыл глаза и посмотрел вверх. Старший инспектор полиции Данкерт Мюус собственной персоной с плохо скрытым презрением смотрел на меня сверху вниз.
— Испытавший боль никогда ее не забудет, —
4
В отделении реанимации все происходит очень быстро — либо вы умираете сразу же, либо вас переводят в обычную палату, где процесс умирания занимает несколько больше времени. Хотя возможно, что вас сразу отсылают домой.
Во рту у меня по-прежнему сохранился привкус дыма, но по слегка подгоревшим бровям и покрасневшему лицу вполне можно было решить, что я просто-напросто уснул в солярии. Девушка в белом халате, которая, похоже, выросла на бананах и чипсах, не была настроена растрачивать свои улыбки на мужчин старше сорока и поэтому без лишних эмоций принесла мне прозрачный, как рентгеновский снимок, кофе и бутерброды с раздавленными сардинами в томатном соусе, некролог которым был тут же на месте написан на кусочках белого сыра. Я спросил, нет ли у нее сегодняшних газет. Нет, у нее их нет. Тогда я включил радио. По первому каналу вещали о финансовых дебатах в Стортинге. По второму каналу меня оповестили о пробках на подъездах к Осло. Я переключился на местную станцию, но и тут мне поведали о пробках — но теперь уже в Бергене. Таким новостям я предпочел тишину.
Утренний обход пронесся мимо меня подобно экспрессу. Я был выписан прежде, чем они успели увидеть меня. Я облачился в свою собственную одежду, от которой за километр пахло дымом, и с трудом расчесал волосы. За последние две недели я не был более близок к смерти, чем сейчас. Затылок до сих пор ощущал жар пламени.
Спустившись в большую приемную, я тут же купил парочку газет. Я красовался на первой странице обеих, что мне совсем не понравилось. «Страшный пожар на Нэстегатан. Варг Веум, частный сыщик, был вынесен из горящего дома в последний момент». Вышеупомянутая персона висела в лучших традициях умирающего Карлсона, который живет на крыше, на руках бравого пожарника-констебля.
«Преднамеренный поджог?» — вопрошала другая газета. Вопрос был явно рассчитан на доверчивую публику, но ни на первой, ни на какой другой страницах, ответа не давалось. «Пострадавшего несут в машину „скорой помощи“», гласила подпись к фотографии. Но слава Богу, никому из журналистов хотя бы этой газеты не пришла в голову идея выяснить, что именно представлял собой пострадавший.
Я оглянулся, чтобы убедиться, что никто в приемной не узнал меня. Представители моей профессии не очень любят, когда их лица тиражируются на первых страницах газет в большом городе. Но мне не стоило огорчаться. Большинство спешивших мимо людей никогда не смогли бы узнать самих себя на газетных фотографиях. У всех них были обычные лица посетителей больниц, говорившие: «Только не подумайте, что мы сами больны. Мы здоровы как… быки».
У меня не было с собой денег на такси, и я направился на автобусную остановку на северной стороне тоннеля Хаукеланд. Над районом Ульрикен низко проплывали облака, шел дождь, и листва на мокрых улицах уже почти превратилась в кашу. На душе от этой мерзкой погоды становилось совсем тоскливо. Из канализационного люка исходил запах, словно от мертвеца.
Когда норвежцы стоят на остановке в ожидании транспорта, то почти никто из них не стоит под навесом, даже если идет дождь. Места под козырьком хватает только для двоих. Остальные остаются под дождем, как будто двое в укрытии больны заразной болезнью и к ним опасно приближаться.
Я нахально попытался стать третьим, но это закончилось весьма печально для пожилого господина в темно-сером дорогом пальто и желтых перчатках — ему пришлось очутиться под дождем.
Женщина, с которой мне довелось делить остановку, наверняка приехала в Берген из самой глубинки Западной Норвегии. Взгляд ее был прикован к асфальту, уголки рта опущены вниз, а на всем облике лежала печать отверженности и глубокой тоски, как будто она только и мечтала вернуться к земле, от которой ее оторвали. Солнце ее детства уже давно зашло за горизонт и никогда больше не появится из-за океана.
У стоящих под дождем в ожидании автобуса людей лица вообще были совершенно невыразительны, а черты лица нарисованы простым карандашом, и казалось, что в любую минуту их может смыть дождем.
Когда из тоннеля показался желтый рейсовый автобус, мы все сразу бросились к нему и, ворвавшись внутрь, постарались сесть как можно дальше друг от друга. Веселенькое утреннее сборище. Если бы кто-нибудь предложил нам сейчас исполнить радостную песенку, он был бы немедленно послан обратно в психушку, благо она была за поворотом.
Я вышел из автобуса около Центрального почтамта с чувством человека, выписавшегося из больницы после долгой тяжелой болезни. Я отправился в Полицейское управление и поинтересовался, на месте ли Данкерт Мюус. Да, на месте, но не испытывает желания видеть меня.
— Тогда ему придется закрыть глаза, — улыбнулся я плешивому дежурному и направился к лифту.
На четвертом этаже в своем кабинете Мюус пытался вдохнуть побольше воздуха, докуривая очередную сигарету. Увидев меня, он взорвался:
— Неужели не понятно, что я не хочу тебя видеть? — прорычал он.
— Я боялся, что ты изменишь свое решение. — И с этими словами я направился к его столу и уселся на стул.
Несколько секунд мы мерили друг друга взглядами. Если большинство людей с годами становятся все меньше и меньше, то с Мюусом было наоборот. С каждым годом он приобретал все большее и большее сходство с неотесанной квадратной глыбой гранита. Но на голове всегда была одна и та же неизменная шляпа, которую, вероятно в качестве наказания, Бог предопределил носить ему до смерти.
Он был в сером костюме, черных туфлях, белой рубашке и рыже-красном галстуке.
— Ты выбрал самый свой симпатичный галстук, — сказал я.
Он передвинул окурок в другой уголок рта и выдохнул:
— Я стал слишком рано радоваться. Нам нужно было подождать всего пять минут…
— Да уж, с поджогом вам придется повозиться. Не то что с обычным пожаром в старом деревянном доме…
На его губам промелькнула слабая улыбка.
— Я бы не стал называть это поджогом. Простая разборка между своими. И расследовать такое преступление мне доставит истинное удовольствие… Ты меня понимаешь, надеюсь?