Мертвые сами знают отчего

Арно Сергей Игоревич

Экономная жизнь приучила титулярного советника ложиться спать рано, чтобы не тратить попусту свечу. И сегодня после ужина он хотел бы еще почитать книгу Николая Гоголя, которую выпросил на время у товарища своего в департаменте, и было, взяв уже книгу в руки, раскрыл, но, почему-то не прочтя ни строчки, отложил в сторону. На сердце у него было тревожно, в комнате зябко – печи в квартире топили плохо.

Григорий Иванович переоделся в ночную сорочку и, перекрестившись на висевший в углу образ, задул свечу и улегся в постель.

Сообщение

о смерти соседа не то что потрясло его, но вызвало в душе странное угнетение. Лежа сейчас в постели в полной темноте, он вспоминал учителя музыки и его слова, переданные дворником. «Отчего же он так сказал? Откуда же я могу знать?..» Хотя Афанасий Степанович часто жаловался на своих учеников, потешавшихся над ним. Однажды проказники подсунули в ящик учительского стола живую мышь, в другой раз незаметно подложили в его портфель, с которым он ходил на службу, дохлую кошку, обнаруженную им уже дома. А недавно они принесли в класс надгробную плиту, на которой стояли его фамилия, имя и надпись «От благодарных учеников». Тут было отчего повеситься. Да, это, пожалуй, он и имел в виду. Именно это, а иначе что?

Придя к такому выводу, Григорий Иванович удовлетворенно повернулся на бок, намереваясь заснуть. Но дурные мысли продолжали тревожить его. Будучи человеком суеверным, он представлял себе, что где-то по квартире бродит неуспокоенная душа учителя музыки и мается, и стонет…

Жутковато сделалось Григорию Ивановичу в ночной тишине. Он перевернулся на другой бок… как в дверь тихонько постучали. Григорий Иванович вздрогнул, насторожился. Поначалу он подумал, что стук ему причудился. Но через некоторое время постучали снова, уже громче. Сердце упало. Черт знает, чего ожидать в ночное время, особенно перед Рождеством, когда всякая нечисть вылезает из своих убежищ, пугая народ!

Он поднялся на локоть, во все глаза вглядываясь в темноту. Липкий ужас заполз под одеяло.

– Кто, кто там?.. – почему-то шепотом проговорил он.

Вместо ответа постучали снова.

«Наверное, кухарка. Вечно она стучится, когда человеку спать пора! Наверное, забыла чего-нибудь… или ерунду какую скажет…» – мысленно убеждал он себя, но не верил. Казалось ему, что все-таки не кухарка это никакая, а кое-кто пострашнее.

Подавляя поднимающийся в душе ужас, Григорий Иванович спустил голые ноги на пол, нащупав тапки, поднялся и, выставив вперед руки, в темноте подошел к двери.

– Кто еще там?! – сказал он нарочно громко и нарочно недовольным голосом, чтобы приободрить самого себя.

– Кухарка это – Евфросинья, – ваше благородие, – раздалось из-за двери.

От сердца отлегло.

– Ну что тебе? Я уже спать собираюсь, – сердито сказал он через дверь.

– Завтра праздник, так я завтрак раньше подам, а потом уж в церковь… – донесся из-за двери голос кухарки.

– Хорошо-хорошо…

Он поворотился к кровати и уже было сделал шаг, как в дверь снова постучали.

– Да что ж это такое! – раздраженно воскликнул Григорий Иванович. – Чего тебе еще?

В темноте он сделал два решительных шага, собираясь отчитать глупую бабу, шатающуюся по ночам и мешающую почивать господам. Нащупав щеколду, отодвинул ее, распахнул дверь… И тут же, вздрогнув, отступил в комнату. На пороге со свечой в руке стоял повесившийся учитель музыки. Рука его, державшая свечу, дрожала, поблескивали стекла очков, по стенам прыгали кривые тени. Лицо Афанасия Степановича было мертвенно-бледным, губы шептали что-то.

Учитель музыки вдруг сделал шаг в комнату, Григорий Иванович охнул и, отступив, наткнулся на стол, пребольно ударившись об его угол. Боль несколько отрезвила его.

– Кто вы и откуда?! – воскликнул он, придав голосу решительность, не зная, что следует говорить в том случае, когда покойник ночью приходит к тебе в комнату.

– Вы ли это, Григорий Иванович? – таинственным шепотом проговорил Афанасий Степанович.

– А вы сами-то кто?! – визгливо почти прокричал титулярный советник. – И зачем вернулись с того света?!

Между тем в слабом свете свечи он пристально вглядывался в шею учителя музыки, стараясь увидеть на ней следы от веревки, чтобы уже в точности увериться, что к нему пришел повешенный. И не торчит ли у него зуб изо рта, какой появляется у висельника-вампира.

– Да отчего же с того света, милостивый государь, – тихо, вкрадчиво заговорил учитель музыки, маленькими шажочками приближаясь к Григорию Ивановичу, – ежели вы сами умерли? Я же вас не боюсь. Мы с вами приятельствовали, жили мирно. Отчего же вы мне вред должны причинить…

– Как умер?! Я жив! – вскрикнул Григорий Иванович.

«Господи! Да как же умер?! Неужто я умер?!» – пронеслась в голове шальная мысль, хотя он и знал, что жив. Но раз покойник так говорит, то он и сам уже начинал сомневаться.

– Да как же жив? – продолжал настаивать учитель музыки. – Дворник наш Поликарп уверил меня, что вы, милостивый государь, повесились. Я вот попрощаться зашел, а вы, я вижу, покой не обрели еще.

– Что за ерунда! – Григорий Иванович начинал о чем-то догадываться. – Это мне Поликарп, дурья его башка, сказал, что это вы повесились сегодня, и будто я знаю почему.

Он, все еще храня в душе страх, протянул руку к Афанасию Степановичу, чтобы потрогать его, но тот как-то ловко отпрянул, не позволив сделать этого.

– Мне он, шельмец, то же самое сказал, – признался учитель музыки.

Товарищи поговорили еще минут пять, уже со смехом рассуждая о выходке дворника, решив завтра поутру наведаться к нему и проучить враля.

Спровадив гостя, Григорий Иванович лег спать в прекрасном расположении духа, несмотря на поднявшееся бурление и беспокойство в животе. И спал вполне прилично, а проснувшись по обыкновению рано, надел халат и выглянул в окно.