Мертвые сраму не имут...
Шрифт:
Голос великого князя звучал громко и резко, от его стройной крепкой фигуры воина исходило ощущение такой уверенности и несокрушимой силы, что Цимисхий отчетливо понял, что хитроумнейшие словесные иносказания и ловушки, которыми всегда так славилась византийская дипломатия, совершенно неприемлемы в разговоре с русским князем. И Цимисхий решил, не теряя напрасно времени, говорить открыто и начистоту, беря в этом пример с собеседника.
— Ты хочешь войны, великий князь?
— Война уже есть, император, — ответил Святослав. — Мы же здесь для того, дабы говорить
Лицо Иоанна покрылось румянцем, он облизал губы.
— Согласен с тобой, великий князь, мы встретились, чтобы говорить о мире. Пусть будет он и с Болгарией.
— Тогда и я молвлю: да будет мир!
— Великий князь, мы не первые, кто говорит о дружбе и мире Руси с Новым Римом. Поскольку среди нас нет победителя и побежденного, пусть между нами все останется так, как было прежде, до твоего прихода в Болгарию.
— Да будет так, — молвил князь Святослав. — Однако вспоминать о старых договорах могут наши послы, нам же, император, лучше обратиться к сегодняшнему дню. Чего хочешь ты?
— Мы оба покидаем Болгарию, и Русь с Новым Римом отныне вновь друзья. Теперь скажи, чем могу я помочь тебе, великий князь?
На редкость самолюбивый, Цимисхий всегда стремился избегать даже подобия унижений, тем более в последнее время, когда стал императором. Сейчас он тоже постарался построить разговор таким образом, как будто после только что заданного вопроса ему предстоит выслушать не условия врага, а просто оказать обычную услугу вновь приобретенному другу и союзнику. Киевский князь понял это, на его лице мелькнула понимающая усмешка.
— Император, прежде всего ты дашь каждому моему дружиннику на обратный путь по две меры хлеба.
— Я сделаю это, великий князь, — без какого-либо промедления ответил Иоанн. — Сколько у тебя воинов?
— Вместе в теми, кто придет на Дунай из Македонии, нас будет двадцать две тысячи. Чем скорее мы встретимся в Доростоле с нашими братьями из-за перевалов, тем быстрее уйдем домой.
— Ты получишь хлеб и своих пребывающих в горах русов, — по-прежнему не задумываясь, сказал Цимисхий. — Это все, великий князь?
— Со мной в Доростоле и болгары. Пусть уйдут из крепости и они. Причем куда хотят.
— Я прикажу не трогать ни одного из них. Они вольны избрать свой путь, куда пожелают.
— На Дунае твой флот, император. Вели ему подняться вверх по реке на два дня пути.
— Он поднимет паруса завтра утром.
— У меня все, император. Пора прощаться.
Цимисхий торопливо поднял руку.
— Не спеши, великий князь. Империя и Русь не первый раз льют кровь в борьбе друг с другом. Скажи, что приобрели они взамен тысяч погубленных жизней? Ничего. Зачем им враждовать и дальше? Разве мало вокруг каждого из нас других земель и народов? Так к чему нам мешать один другому, великий князь? Не лучше ли разделить мир поровну между Русью и Новым Римом, признав нерушимой границей между ними Дунай? Что ответишь на это?
Несколько мгновений, опустив глаза, князь Святослав молчал, затем твердо сказал:
— Одно,
Князь Святослав поднялся со скамьи, прищурившись, посмотрел на развевавшееся над рядами «бессмертных» знамя. Сиял на его полотнище вышитый золотом лик Христа, блестела под ним размашистая надпись «Побеждай!».
— Император, ты веришь в своего распятого иудеями бога? — поинтересовался князь Святослав у Цимисхия.
Вопрос был настолько неожиданным, что Иоанн от изумления на какое-то время опешил.
— Я христианин, великий князь, — ответил он, — Все, что вершу, я делаю по воле бога и для его вящей славы.
— Тогда помолись сегодня хорошенько Христу, — усмехнулся князь Святослав. — Ибо твой бог воистину силен. Он спас тебя… на сей раз. До новой встречи, император.
— Прощай, великий князь.
Святослав взмахнул рукой, тотчас дружно ударили по воде весла. Лодка с русичами начала быстро удаляться от берега. Цимисхий, зажав в кулаке бороду, задумчиво провожал ее глазами. К нему подъехал Барда Склир, осторожно наклонился к плечу.
— Мир, император? — тихо спросил он.
— Да, мир, — не оборачиваясь, ответил Иоанн. — Русы покидают Болгарию и уходят домой.
— Значит, ты все-таки победил, император?
— Если это и победа, Барда, то паче чаяния. Ибо победа радует, а не страшит.
— Страшит? — удивился Склир. — Ты добился своего, император. Что тебя может заботить?
— Это не победа, Барда, — угрюмо произнес Иоанн. — И даже не мир, а просто кратковременное перемирие. Причина его — вовсе не воспылавшие друг к другу любовью Русь и Новый Рим, а обоюдное полное истощение сил и невозможность для обоих продолжать войну. Это знаю я, это отлично понимает киевский князь. Он уводит из Болгарии больше двадцати тысяч русов, этих страшных и упорных, никого и ничего не боящихся на свете воинов, наших непримиримых врагов. Подумай, сколько он может привести их сюда через год, два? А множество болгар, единомышленников князя Святослава, которых по договору с ним я вынужден, скрепя сердце, беспрепятственно отпустить на все четыре стороны! Стоит русам снова появиться на Дунае, они в тот же миг соберутся под их знамя. Склир пожевал губами, разгладил бороду.
— Император, киевский князь — человек из плоти и крови, а все люди смертны. Особенно, если у них много врагов, — многозначительно добавил Барда.
Лицо Цимисхия оживилось. Во взгляде, который он бросил на полководца, читался явный интерес.
— Варда, — медленно проговорил он, — я согласен за смерть князя Святослава отдать пол-Империи.
Склир в ответ раскатисто рассмеялся. Он слишком хорошо знал Цимисхия, чтобы воспринимать его обещание всерьез.
— Император, твоя щедрость не знает границ. Однако столь богатый подарок мне не нужен.