Мертвый Брюгге

Роденбах Жорж

Он отправился к ней в последний раз вечером, чтобы разойтись, избавиться от тяжести печали, накопившейся в его душе, по ее вине.

Не сердясь, с бесконечною грустью, он рассказал ей, что ему все известно, и, так как она приняла это свысока, со злобою, с вызывающим видом: "что? что ты говоришь?" — он показал ей доносы, позорные письма…

— Ты настолько глуп, что веришь анонимным письмам? — И она залилась жестоким смехом, показывая свои белые зубы, точно созданные для добычи.

Гюг заметил:

— Ваши собственные приемы убедили меня в этом. Жанна, рассердившись, ходила взад и вперед, хлопала дверьми, рассекала воздух движениями своей юбки:

— Ну,

хорошо, если это и правда! — воскликнула она. Затем через минуту она прибавила:

— Впрочем, мне надоело жить здесь, я хочу уехать. Гюг во время ее разговора смотрел на нее. При освещении ламп он снова увидел ее светлое лицо, ее черные глаза, ее волосы фальшивого и искусственного золотого оттенка, столь же фальшивого, как и ее сердце, и ее любовь. Нет! Это не было лицо умершей; но в пеньюаре, с трепещущей шейкой, это была женщина, которая ему принадлежала; и, когда он услышал ее крик: "Я еду!" — вся его душа содрогнулась, погрузилась в глубокий мрак…

В эту торжественную минуту он почувствовал, что наряду с иллюзией миража и сходства он любил ее страстною любовью: это была запоздавшая страсть, грустный октябрь, очарованный случайно распустившимися розами!

Все его мысли смешались в голове; он сознавал только одно, что он перестанет страдать, если Жанна не будет грозить уехать. Какова бы она ни была, он жаждал ее. В душе ему было стыдно за свою слабость, но он не мог бы жить без нее… К тому же, — кто знает! — люди так злы… Она не хотела даже оправдываться. И он был охвачен сильною грустью перед этим завершением мечты, конец которой он предчувствовал (разрыв в любви — подобно смерти, так как люди прощаются навсегда). Но в этот момент его приводила в отчаяние не только разлука с Жанной, точно гибель зеркала с отражением: он в особенности ощутил ужас при мысли остаться снова одному лицом к лицу с городом, не имея никого между ним и городом. Разумеется, он сам избрал этот неизменный Брюгге с его серой меланхолией. Но тяжесть от тени башен была слишком велика! Жанна приучила его к тому, что она облегчала ему отчасти эту тяжесть. Теперь он будет всецело выносить ее сам. Он останется один во власти колоколов. Еще более одинокий, точно испытав вторичное вдовство! Город покажется ему еще более мертвым.

Гюг, теряя голову, бросился к Жанне, схватил ее руку и стал умолять: "Останься! останься! я был безумцем…" — нежным голосом, омоченным слезами, точно его душа также плакала.

В этот вечер, возвращаясь вдоль каналов, он ощущал беспокойство, предчувствуя неизвестную опасность. Мрачные мысли охватили его. Ему представлялась умершая жена.

Она, казалось, возвращалась, скользила вдали, закутанная в саван среди тумана. Гюг чувствовал себя более, чем когда-либо, виноватым по отношению к ней. Вдруг поднялся ветер. Тополя на берегу словно жаловались. На канале, вдоль которого он проходил, тревожно задвигались лебеди, эти прекрасные вековые лебеди, сошедшие, как говорится в одной легенде, с герба, причем город был осужден содержать их бесконечно, лебеди — искупители смерти одного невинно убитого вельможи, имевшего их на своем гербе.

Лебеди, обыкновенно такие тихие и белые, волновались, возмущая воду канала, впечатлительные, лихорадочно возбужденные, вокруг одного товарища, который бил крыльями по воде и, опираясь на них, поднимался над водою, как больной волнуется, желая встать с постели.

Лебедь, казалось, страдал: он временами кричал; затем, сделав усилие, он поднялся над водою, и его крик, благодаря отдалению, казался мягче и нежнее; это был голос раненого существа, почти человеческий, настоящее пение с модуляциями…

Гюг смотрел, слушал, потрясенный этою таинственною сценою. Он вспомнил народное поверье. Да, лебедь пел! Он, значит, должен был умереть, или, по крайней мере, чувствовал смерть в воздухе!

Гюг задрожал. Неужели это было для него дурным предзнаменованием? Жестокая сцена с Жанной, ее угроза уехать подготовили его к этим дурным предчувствиям. Что же еще должно было окончиться в его жизни? Какой траур развешивала для него суеверная ночь? Чьим вдовцом ему снова суждено было сделаться?

Глава XIII

Жанна воспользовалась его тревогою. Она поняла своим чутьем авантюристки, какую власть имела над этим человеком, настолько привязанным к ней, что она могла делать с ним, что хотела.

Несколькими словами она успокоила его окончательно, снова победила, выставила себя невинной в его глазах, оказалась опять на высоте. Она поняла, что в его годы, перенеся столько горя, будучи таким больным, как он, так изменившись за эти последние месяцы, Гюг не проживет долго. Его считали богатым; он был чужим и одиноким в этом городе, не имел знакомых. Какое безумие было бы выпустить это наследство, которое ей так легко было бы получить!

Жанна немного приутихла, сделала свои отлучки более редкими и правдоподобными, предавалась приключениям только с осторожностью.

Ей пришло желание посетить однажды дом Гюга, этот обширный и древний дом на quai du Rosaire, с виду богатый, с непроницаемыми кружевными занавесками, точно татуировкой из инея на стекле, не допускающей ничего узнать о том, что делается внутри.

Жанне очень хотелось проникнуть к нему, определить по его роскоши возможное богатство, взвесить его мебель, его серебро, драгоценности, все, чего она жаждала, сделать мысленно список вещей, могущих повлиять на ее решение.

Но Гюг никогда не соглашался принять ее.

Жанна сделалась особенно ласкова. В их отношениях все обновилось, точно приняло нежную и розовую окраску. Как раз представился хороший случай: был май месяц: в следующей понедельник должна была состояться процессия Св. Крови, происходящая раз в год в продолжение целых веков, — вынос раки, сохраняющей каплю крови от раны, нанесенной копьем.

Процессия должна была пройти по quai du Rosaire, мимо окон Гюга. Жанна никогда не видала знаменитой процессии и делала вид, что интересуется ею. Процессия не пройдет мимо ее слишком отдаленного дома; а как увидать ее на улицах, когда в тот день их наполняет толпа, стекающаяся со всей Фландрии?

— Скажи, хочешь, — я приду к тебе? Мы вместе пообедаем…

Гюг отказывался, ссылаясь на соседей, прислугу, которая любит болтать.

— Я приду рано, когда все спят.

Он беспокоился также, думая о Барбаре, очень щепетильной и набожной, которая примет ее за посланницу дьявола.

Но Жанна настаивала: Скажи, это решено?

Ее голос был ласков: это был голос начала любви, голос искушения, заметный у всех женщин в некоторые минуты, голос хрустальный, певучий, который расширяется, превращается в водоворот, куда попадается мужчина, запутываясь и отдаваясь во власть женщины.