Мёртвый палец

— Ну, кажется, в этом доме не очень-то любят рано вставать! Стою я целых десять минут, а никто не выйдет отворить; это, право, досадно.

— Вы ошибаетесь, господин Дюбур. Минсы очень прилежные люди и вовсе не сони. Они просто не слыхали вашего стука.

— Да, черт возьми. Я так сильно стучал в дверь молотком, что весь дом дрожал. Вот послушайте!

С этими словами говоривший, красивый молодой человек лет около двадцати трех или четырех, схватил

— Черт, что ли, в вас сидит, Дюбур?! Вы меня оглушили своим стуком! — воскликнул другой мужчина лет за пятьдесят, затыкая себе уши.

Дюбур громко засмеялся.

— Я только хотел доказать вам, что моего стука трудно не слыхать, — отвечал он. — Да разве у вас такие слабые нервы, мастер Альмарик? Тогда я ото всей души жалею, что немного пощекотал ваши уши! Вы такой здоровенный столяр, что, кажется, должны быть привычны к такого рода вещам.

— Разумеется, привык, — сердито отвечал Альмарик, задетый насмешливым тоном своего собеседника, — но если это шалости, то тогда ко мне лучше не подступайся.

— Ну, ну, — сказал молодой человек примирительным тоном, — зачем принимать сейчас же в дурную сторону два-три слова, сказанных в шутку. Я пришел сюда не затем, чтобы дурачиться.

Столяр пожал плечами и сейчас же ответил:

— Вам лучше знать, затем вы сюда пришли. Мне мало до этого дела.

— Разумеется! Я пришел сюда, чтобы переговорить с господином Минсом де Фонбарре об одном важном деле, и меня удивляет, что никто еще не поднялся с постели, а уже семь часов.

— Зато вы сегодня, кажется, раненько поднялись, потому что, судя по вашему странному костюму, вы провели ночь в маскараде.

Говоря это, столяр насмешливо обозревал с головы до ног стоявшего перед ним молодого человека.

И в самом деле, на нем было странное одеяние. Он точно нарочно выбрал его, чтобы обратить на себя внимание. На нем был черный фрак, широкие турецкие шаровары и турецкий камзол; с правого плеча небрежно спускался в многочисленных складках плащ такой широкий, что в него можно было закутаться всему человеку; а кудрявую голову украшала или скорее безобразила калабрийская шляпа с какими-то шишками. Лицо было как-то расписано, и в то же время на лбу виднелись остатки пепла, посыпанного священником [1] .

— Вы отчасти правы, мастер Альмарик, — возразил Дю-бур. — Я был на балу в «Золотой акуле», но исполнил и долг христианина.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил столяр.

— Только то, что я был и в церкви, — отвечал молодой человек.

— В церкви? — переспросил недоверчиво Альмарик. — Вы шутите?

— Совсем нет. Я был во францисканской церкви.

— И в этом одеянии?

— Разумеется. Почему же бы и не так? Разве вы не видите, что я надевал плащ?

Столяр неодобрительно покачал головой.

— Это кощунство, Дюбур, — сказал он серьезно. — Вам не следовало бы этого делать.

— Ну вот! — воскликнул молодой человек. — Для милосердного Бога все равно, в каком платье ни молятся; так, помнится, где-то сказано в священном писании. Я чувствовал себя в таком именно настроении, чтобы быть у обедни, и не мог идти еще домой, чтобы переодеться.

— Но я не понимаю, как мог священник посыпать священным пеплом турка, — заметил Альмарик.

— Я же сказал вам, что я закутался в плащ и затем… аббат Сестили видел во мне только доброго христианина.

— Замолчите, насмешник! Хорош христианин, который проводит ночь на балу, ходит в маске и в турецких штанах! Христианин!

— Ба, что же делать? Когда молод — пожить хочется, да к тому же и масленица. Прошла масленица, наступил пост: мне и это на руку! Я говею и каюсь во грехах так же аккуратно, как поочередно перебывал на всех балах. Следовательно, нет никакой причины упрекать меня в безбожной жизни.

— Гм, вы так думаете? Посмотрим, какие-то вести вы принесете на пасхе, когда вы будете просить об отпущении грехов. Не думаю, что вести будут хорошие.

— О, на этот счет я совершенно спокоен! Мой духовный отец не особенно строг ко мне, да к тому же, мастер Альма-рик, он сам поступает немного лучше меня. В прошлую ночь он был на одном балу вместе со мною…

— Что?! — перебил с удивлением молодого человека столяр, невольно попятившись на один шаг назад. — Вы хотите уверить, что аббат Сестили, этот на самом деле набожный священник, был…

— Был на балу! — перебил, смеясь, Дюбур. — Да, это верно. Я сам его видел и сам говорил с ним. И поэтому ни чуточки я не боюсь аббата! На грехи, которые за собою водятся, всегда смотришь сквозь пальцы. Но, черт возьми! Я заболтался с вами и совсем позабыл, зачем я пришел сюда. Возьмусь еще раз за молоток; авось кто-нибудь да выйдет отворить.

За словом последовало дело, и Дюбур с громом ударил в дверь дома, перед которым они оба стояли с Альмариком.

Но ответа не было, и внутри здания не слышно было ни малейшего шума.

Зато из нескольких окон противоположных домов высунулись головы соседей, поднятых с постелей необыкновенным стуком в такой еще ранний утренний час и желавших собственными глазами удостовериться в его причине.

— Эй, что там случилось? — крикнул в открытое окно один из соседей двум нашим знакомцам.

— Что за содом на первой неделе великого поста, да еще ни свет, ни заря! Это черт знает что! Нужно послать за полицией! — кричал другой.

— Я не виноват, что тут спят как колоды, — возразил с досадой Дюбур.

— Тогда нужно скромно дождаться, пока люди соблаговолять отворить вам дверь, а не беспокоить других честных людей, — крикнул опять первый сосед и со звоном захлопнул окошко.

— Ну, вот, Дюбур, что вы наделали! — сказал Альмарик молодому человеку. — Вы всю улицу подняли на ноги. Ну, как можно заводить такой скандал!