Мещанин Адамейко
Шрифт:
— Ох, уж вы известный у нас на весь флигель философ и фантазер, батюшка!… — успокоившись, почти сочувственно улыбнулась собеседница.
— Страшная вещь — фантазия, — продолжал свою мысль Ардальон Порфирьевич. — И чем, заметьте, страшная. А тем, что все то, что тебе в фантазиях представится, — обязательно в жизни сбудется! Так сказать, шуточка мысли с серьезными последствиями… Вот, к примеру, сказать. Сидим это мы с вами тут тихо и смирно, и все будто по-настоящему: и солнышко светит, и милиционер ходит, и пищеварение, простите, нормальное… И вот смотрит на все это человек, теплым днем наслаждается, про пельмени на обед
— Упаси, Господь, Ардальон Порфирьевич!… Кому мы нужны-то с вами?… — встрепенулась соседка.
— То-то же, что никому не нужны… — повторил за ней Адамейко. — Вот, скажем, подумали именно так вы про меня, а фантазия ваша тут как тут!…
— Какая уж у меня фантазия может?…
— Всякая… не известная никому, — уклончиво продолжал Ардальон Порфирьевич. — Только вот заметьте, что будет она обязательно возможной, и обязательно также вам захочется, как вещь, ее потрогать.
— На Удельную, батюшка, отвезут, к Николаю Чудотворцу… если так будет!…
— Нет, то другое, — возразил, усмехнувшись, Адамейко. — На Удельную кого отвозят? Сумасшедших, так? А какая мысль у сумасшедших, а? Вот вопрос тоже! У сумасшедших фантазия дальняя, вот что!… Например, бухгалтер у нас служил, еврей, — отвезли прошлый год на Удельную. Так он на чем помешался, думаете? — Произвел себя в расстрелянного царя Николая! Нет, не про такую фантазию человека я говорю. Я про такую, что невидимо, может, рядом с жизнью обретает, вот что… Характер ее, так сказать, и характер жизни родственны!… Припоминаете преступление мясника, зарубившего сожительницу свою и студень из ее останков изготовившего?… На суде так и сказал: «Фантазия, — говорит, — мне пришла, сам понять не могу, почему; убью, думаю, изменницу и студень сделаю…» И, представьте, врачи отзыв дали: «вполне вменяем». И понимаю: я сам могу думать такое, что, может, другой кто посчитает за сумасшествие… или за преступление. А позовите всю академию докторов и скажут: «здоров». И правильно, заметьте, скажут, потому что в организме никаких изменений не наблюдается. Вот и вопросик, а?!
Ардальон Порфирьевич вопросительно и пристально посмотрел на свою соседку, теперь уже все время внимательно слушавшую его.
— Вот еще пример, если хотите, — сказал он. — Есть у меня… ну, один дом знакомый, предположим. Так. Квартира, значит… и собака тоже, шпиц вот такой… Хожу я туда, разговариваю, чай пью, собаку ласкаю, канареек слушаю… допустим. Ну, так… А у самого вот… фантазия, так вот и подумываю…
Адамейко запнулся.
— О чем? — спросила женщина.
— Ни о чем! — встал вдруг со скамьи Ардальон Порфирьевич. — Неинтересно вам это. Когда-нибудь расскажу… в другой раз… Рекс, Рекс! Поди сюда…
И он коротким ступенчатым свистом позвал к себе собаку.
— Помещиков из деревень выселяют, — неожиданно переменил он тему разговора, показывая на газету. — Порядочно, оказывается, набралось их.
— Эх, не надоело еще людей преследовать! Покойный муж мой…
— Да что покойный муж ваш да вы!… — так же неожиданно зло оборвал Адамейко свою собеседницу.
Он словно ожидал случая, чтоб начать разговор, о котором в этот же вечер соседка в беседе с Елизаветой Григорьевной отзывалась с обидой и возмущением, как о грубом и непонятном в устах Ардальона Порфирьевича.
— Метлой их, дворян этих паршивых, гнать отовсюду надо… вот что! Корни их уничтожить, политическую кастрацию, извините, сделать им надо… Каждого из них простым дворником в рабочий дом поставить…
Он долго и зло высмеивал заступничество своей собеседницы и проявил себя в этом разговоре так, что действительно можно было бы предположить со стороны, что Ардальон Порфирьевич имеет близкое касательство к тем людям, кто активно руководил революцией в стране.
ГЛАВА IV
Неизвестно, чем закончилась бы эта беседа, если бы внимание и Адамейко и его соседки неожиданно не привлекли двое людей, приближавшихся в сторону наших собеседников, — молодая женщина и рядом с ней — маленькая девочка. Вернее, обратил на них внимание сначала один только Адамейко, и только спустя минуту — его собеседница, — и то только потому, что заинтересовалась теперь поступком Ардальона Порфирьевича: завидя приближающихся, он быстро встал и сделал несколько шагов им навстречу.
Молодая женщина шла медленно, чуть вразвалку поглядывая по сторонам и присматривая свободную скамейку, в руке она держала черный шнур, другой конец которого был привязан к ошейнику шедшей впереди собаки — белого шпица.
Когда она почти поравнялась с Ардальоном Порфирьевичем, он шагнул в ее сторону и, слегка улыбаясь, протянул руку к шедшей рядом с ней девочке:
— А, Галочка… Узнаешь меня?… Помнишь, с папой мы вместе? Она утвердительно кивнула головой и нерешительно подала ему тонкую, как веточка, ручонку.
— Вот и хорошо… очень даже хорошо, — продолжал Адамейко улыбаться. — Вот и встретились… вот и знакомы уже…
— Кто вы?… простите, — остановилась молодая женщина. И она с недоумением посмотрела на Ардальона Порфирьевича.
— Не смею скрывать этого, конечно… — слегка поклонился он женщине. — Я — Адамейко, Ардальон Порфирьевич Адамейко… Знать меня — не приходилось вам, конечно…
— А-а… — коротко улыбнулась молодая женщина.
— Неужели знаете? — удивился Ардальон Порфирьевич.
— Мне муж говорил про встречу с вами, — и она с любопытством окинула его взглядом. — Галка, присядем тут, пока будет готово в аптеке…
Она подошла к скамейке, где оставалась сидеть знакомая Ардальона Порфирьевича, и села на другом конце. Девочка поместилась рядом.
Минуту Адамейко с некоторым удивлением наблюдал за обеими. И впрямь было чему в первое время удивляться; об этом чувстве своем впоследствии уже рассказывал он Ольге Самсоновне, жене Сухова.
— Так вы… мать Галочки, вот как! — начал он вновь на минуту прерванный разговор.
— Как видите! — серьезно сказала Ольга Самсоновна. — И Галочки и Павлика… Попрыгай, Милка, побегай… Ну-ну, сейчас… подожди.
Она отвязала черный шнур от ошейника, и белый вертлявый шпиц резво отбежал прочь.