Месс-менд. Части I и II
Шрифт:
— Тут, кажись, есть черный ход, — неуверенно проговорил зеленщик, огибая дом далеко не с прежней решимостью. Но не успел он сделать и десяти шагов, как отчаянно вскрикнул и уронил корзину. Молочница, следовавшая за ним по пятам, издала вопль и повалилась на почтальона, посеревшего, как пепел.
Перед ними, на мусорной куче, вцепившись друг в друга, лежали два страшных, синих, вздутых человека с выкатившимися глазами и высунутыми языками. Один — секретарь, Франциск Вейнтропфен, другой — неизвестный белобрысый бродяга в простой рубахе. Неизвестный стиснул секретаря за горло, секретарь вцепился неизвестному под мышки. Вокруг ни единого оружия, ни ножа, ни осколка, ни капли крови, и тем не менее оба лежавших были мертвы.
— Убийство! — глухо произнес почтальон. — Второе убийство в сутки… Стучите в дом! Зовите полицию! Жив ли еще Крамер?
Молочница подскочила к дверям маленького домика и заколотила в них кружкой:
— Херр Крамер! Убийство! Убийство! Отзовитесь!
Она стучала и выла до тех пор, покуда на лестнице не послышались торопливые шаги. Все трое замерли и взглянули друг на друга. Как ни был велик их ужас, они трепетали от любопытства.
Еще минута и — дверь приоткрылась. На пороге стоял легендарный следователь Карл Крамер собственной особой. Он был в длинном бесформенном халате, похожем на женское кимоно. Щека его повязана пунцовым платком, на голове тюбетейка, на глазах круглые синие английские очки. Рот у него обсыпан пудрой, на подбородке огромный пластырь, руки в черных перчатках. Он не высок и не низок, не толст и не тонок, не молод и не стар, не кругл и не плосок. Он — никакой.
— Херр Крамер, — заикаясь, проговорил почтальон, отводя глаза в сторону, — не пугайтесь. Калитка была отперта, мы вошли… Ваш секретарь убит.
Крамер взмахнул черными ручками, подобрал полы халата и, как ящерица, ринулся туда, куда указал почтальон. Увидя секретаря, он заметался в страшном волнении. Он по-женски ломал руки. Но с уст его не сорвалось ни единого стона.
Молочница и зеленщик, вытаращив глаза, глядели на странного следователя.
— Этот молодчик, должно быть, влез в дом, — заговорил почтальон, — а ваш секретарь хотел его сцапать. Неужели вы-то ничего не слышали?
Следователь уставился на почтальона с тихим отчаянием. Он отрицательно покачал головой и показал пальцем на горло и на уши. У Крамера был очередной приступ горловой жабы. Он выпил хины. Он ничего не слышал и не мог говорить.
Передав ему казенный пакет, все трое бросились за полицией. И вот поди ты! Не успели они выбежать за ворота, как уже молочнице Крамер казался толстым, зеленщику худым, а почтальону ни тем, ни другим…
С минуту в тупичке стояла тишина. Но вот тихо звякнула дверь в лавке рыболовных принадлежностей, и оттуда на цыпочках вышел старый, грязный, взлохмаченный рыбак, с красным носом, красными глазами и красным лицом, перекошенным гримасой не то ужаса, не то ненависти.
Оборотясь к глиняной стене, он трижды сплюнул и пробормотал хриплым голосом:
— Чур меня, ведьма, кикимора, водяница! — и со всех ног, насколько они были в его собственной власти, помчался из тупичка, выпуча пьяные, злобные, одурелые глаза, точно сгоняя с них какое-то сумасшедшее видение.
Глава девятая
Инвалиды — штрейкбрехеры
Единственная газета города Зузеля, «Золотая истина», вполне оправдывала свое название, печатаясь на деньги трех банкиров, одного прокурора и одной шестнадцатой секретаря Европейской Лиги, пятнадцать шестнадцатых которого были распределены между другими прирейнскими печатными органами.
Нет ничего удивительного, что убийство Пфеффера нашло в ней самое истинное освещение.
— Ребята! — процедил старший мастер типографии, наклоняясь над полученным материалом — Шасть сюда! Навострите уши!
Две дюжины наборщиков, худых, грязных, с лихорадочным блеском в голодных глазах, со свинцовыми полосами на щеках, столпились вокруг него:
— В чем дело, дядя?
— А вот послушайте-ка!
С этими словами он зловещим шепотом прочел подзаголовки:
«Таинственное убийство»,
«Назначение Карла Крамера»,
«Осмотр трупа»,
«Находка странного письма в кармане министра»,
«Экспертиза следователя»,
«Водяной знак на почтовой бумаге»,
«Вторая жертва»,
«Нестерпимая наглость русского советского торгпредства, отказавшегося отвечать на запрос»,
«Тучи над миром»…
еще «тучи», опять «тучи», снова «тучи»…
— Напустили до затмения! — пробормотал он, кончив читать при мертвом молчании наборщиков. — Ребята, жалко мне вас, да нечего делать. Минута приспела. Мик Тингсмастер наказал по всему союзу держать ухо востро! Вот это самое затмение… — Он потряс в воздухе пачкой рукописей. — Это самое затмение не иначе как перед войной.
— Тсс! — тихо шепнул старый наборщик. — Не ори. Начинать так начинать. Мы голоднее не будем!
По серым, изможденным, больным лицам пробежало самое настоящее веселье.
— Раз-два, братцы! Начинай!
С этими словами мастер на клочки разорвал весь полученный им сенсационный материал и пустил его по ветру, а наборщики опрометью кинулись к машинам, разбросали набор, смешали шрифты, разлили краску и нахлобучили фуражки и кепки, готовясь разбежаться по домам.
— Парень! — крикнул мастер самому юному. — Встрепли-ка мне волосы! Вот так! А теперь — марш по домам, да предупредите братишек из Велленгауза, что с сегодняшнего дня начинается ихнее владычество! Союз назначил их штрейкбрехерами.
Наборщики загоготали и один за другим, выразительно кивнув мастеру, выбежали на улицу.
Тот дождался, когда они выйдут, растрепал себе волосы еще малость, оборвал две-три пуговицы на блузе, спустил подтяжку и лишь после этого, хромая, охая, бормоча проклятия и потирая поясницу, заковылял к ответственному ночному редактору, херру фон Шмейхелькатце, ставленнику банкиров, прокурора и секретаря.
— Боже! Что с вами? — воскликнул фон Шмейхелькатце женственным голосом, откидываясь на спинку кресла при виде мастера.