Месть Демона

Я — воин, рожден, чтобы убивать. С первого моего крика меня учили вслушиваться в дыхание смерти за спиной, принимая свою и чужую кончину как нечто неотделимое от профессии.

А еще меня научили соблюдать пропорции, ибо смерти и жизни не должно быть слишком много.

Таково мое призвание. Обитаемые миры несовершенны, в них всегда находятся те, кто по глупости уничтожают несущих им свет.

Когда это происходит, призывают меня.

Мы неразлучны: свет и тьма, жизнь и смерть. Мы приходим вместе, потом свет уходит, и остаюсь

только я, несущий гибель…

Когда мне сказали, что в роще нашли безображенное тело Ольги, я просто не поверил. Криво, не очень вежливо усмехнулся, давая понять, что мне не нравятся такие шутки.

Но мой хороший знакомый, работающий врачом в городской больнице, продолжал ровным голосом выкладывать подробности. Ольгу изнасиловали толпой и бросили умирать, взрезав живот ножом. Несколько часов она еще жила, пыталась доползти до людей, оставляя за собой кровавый след на осенней пожухлой траве… Я содрогнулся и понял: это правда. Только так мог умереть ангел в нашем мире — мучительно, тяжело, от рук людей, которым не сделал ничего плохого…

Я слушал врача, и окружающее расплывалось в глазах, превращаясь в туманную серую дымку, в которой сухие жестокие слова доносились будто издалека, пробиваясь сквозь оглушающий стук сердца. Хотелось встать и уйти, чтобы ничего больше не слышать, но тело не подчинялось. Ноги стали ватными, словно лишились костей, а внутри все заледенело.

Я надеялся, что умру сразу — думал, сердце не выдержит, но оно у меня крепкое, тренированное.

Мне не повезло умереть в тот печальный день, да и в следующие два других, поэтому пришлось идти на похороны…

Новое кладбище начиналось сразу за коллективными садами, уходя в поле все дальше и дальше от города и уже занимая площадь, равную новому микрорайону. Если так пойдет, то скоро город мертвых станет больше поселения живых…

На садовых участках люди по привычке, оставшейся с советских времен, сажали картошку, растили кислые яблоки и зеленые помидоры, которые потом дозревали дождливой осенью под кроватями, разложенные на старые газеты.

Похоронная процессия растянулась, шедшие за гробом раскланивались с садоводами — день был выходной, и многие уже с утра гнули спину на грядках, но, узнав, кого хоронят, тут же, на участках, срезали цветы и присоединялись.

Городок у нас небольшой — районный центр, сто тысяч населения. Не уверен, что все друг друга знают, но почти так и получается — с одним учился, с тем работал, третий знаком с твоими родителями…

Шествие понемногу заполнило основную дорогу, растянувшись километра на два.

В новые неспокойные времена умирают часто. Что поделаешь — время перемен… Люди давно равнодушны к чужой смерти, на похороны приходят лишь родственники да самые

близкие знакомые, потому и не строят больших площадок для прощания, но в тот день они бы потребовались — собралось больше двух

тысяч. На кладбище стало тесно, часть процессии остановилась за воротами, не сумев пройти дальше. Немного постояв, побросали цветы на дорогу и стали расходиться, осеняя крестами воздух.

Ольга была крещеной, ее отпевали в кладбищенской часовне. Толпа меня оттеснила, но я этому был только рад: не люблю спертый воздух, пахнущий ладаном. Как только появилась возможность, отошел в сторону и огляделся.

Центральное место на старом кладбище отведено тем, кто погиб в Афганистане, а на новом прочно занято убитыми в Чечне. Им ставили неплохие памятники от военкомата, да и стояли они удачно — своего рода аллея моей памяти, начинающаяся прямо от входа. Многих ребят я знал лично и, медленно двигаясь по аллее, кивал фотографиям на памятниках, здороваясь, как с живыми.

Я поступил в институт, а они пошли в армию, теперь они мертвые герои, а я — безработный инженер…

По моим ощущениям, когда люди умирают за чужие деньги и интересы, это не геройство — нечто другое, мерзко пахнущее. У них же не было выбора, их просто заставили умирать.

Многие из властной элиты и высшего командного состава армии на крови моих сверстников сделали хорошие деньги.

Жалко мертвых, да и живых тоже. Не повезло и нам, попали в лихие времена. Я, получив образование, сидел без работы, потому что назвать работой ночное бдение в детском саду у меня язык не поворачивается. Сторож с дипломом — звучит как-то глупо…

У нас в городке всего три завода, и раз в полгода их кто-нибудь либо перекупает, либо захватывает, постреляв бывших владельцев, а те, кто на них работали, оказываются на улице. Вот и бегает толпа народу от одного предприятия к другому.

Я сначала бегал, как все, но быстро понял, что не угонюсь, и устроился сторожем в детский сад. Платят мало, но мне и надо не много.

Когда-то мой дед, переживший две мировые войны и две революции, с усмешкой сказал: лихие времена в нашей стране будут всегда, а в такие года всегда кто-то выигрывает, но больше проигравших. Я ему тогда не поверил, а теперь все больше убеждаюсь в его правоте, глядя, как проигравшими в забегах от одного завода к другому забиваются кладбища по всей стране…

Нужно приспосабливаться, если хочешь жить, потому что другой жизни нет и не будет.

Ольге не повезло, она умерла… или повезло — это уже вопрос мировоззрения…

Я шел и кланялся знакомым ребятам, смотревшим на меня с мраморных плит. Много их лежало здесь, моих дворовых и школьных друзей. Следом за памятниками погибшим в Чечне шел кусок площади, отведенной для ребят, пытавшихся заработать в смутные времена свой лакомый кусок ножом и пистолетом. Лица и здесь были до боли знакомыми.

Некоторые из них слыли неплохими парнями, занялись разбоем от безысходности, от бытовых проблем, а то и просто за компанию. Я мог бы оказаться и среди них, и сейчас лежал бы под роскошным памятником, изваянным местным скульптором.