Месть древнего бога
Шрифт:
— И что?
— А вот что! — Я вскочил и подошел к висевшему на стене большому календарю с видами тайги. — Видишь, — я ткнул пальцем в столбики значков и цифр, — это отмечены фазы Луны. Через два дня — полнолуние! «Белая луна» — Ак-кай — время камлания Тенгри!.. Точно! Как же я раньше не допер?! В своих «тетрадях» Крашенинников пишет, что прерванный им и его напарником обряд совершался как раз в полнолуние. Вот Урманов и ждет его!.. Блин, Олег, надо все делать быстро, иначе мы можем опоздать!
— Да куда опоздать, псих?! — растерянно рявкнул Ракитин.
— Спасти Антона Урманова от возможной гибели на алтаре Тенгри!
— Не верю!
— А я уверен! Неужели ты рискнешь жизнью человека?
— Димыч, не дави на меня, я уже
— Мне, Олежек, мне. И собственной совести… Извини, интуиции. Вот послушай, что пишет Крашенинников, — я прикрыл глаза и процитировал по памяти: — «…А позавчера, тоже припозднившись, я, чтобы сократить путь, решил пересечь Дворцовую площадь… И когда я достиг середины большого… открытого пространства, то услышал над головой приближающееся хлопанье огромных крыльев и крик! Я знаю, как кричит коршун, заметивший добычу. В отчаянии я бросился бежать, чувствуя затылком жар от каждого взмаха…»
— И к чему это? — нахмурился Ракитин.
— А к тому, что я тоже видел коршуна! Слуги Тенгри возобновили свою жуткую охоту.
— Бред, Димыч! Недоказуемо…
— Тебя бы туда, под вороньи клювы! — озлился я. — Короче, если ты не поедешь, я сам найду это капище!
— Я же сказал, что сделаю запросы… а там видно будет, — Олег примирительно улыбнулся, но улыбка вышла вымученной и неестественной.
ГЛАВА 9
Западная Сибирь. Кузнецкий Алатау.
Кряж Салтышык.
28 июня 20… года
Вертолет шел низко, повторяя повороты русла Томи, и казался большой серой мухой под иссиня-свинцовым «потолком» из грозовых туч, укрывшим всю пойму реки. Мы сидели молча, прильнув к иллюминаторам. Разговаривать было невозможно из-за низкого раскатистого рева турбины прямо над головой. Разглядывать внизу, в общем-то, тоже было нечего — стальная лента воды между изрезанными, каменистыми берегами. Удивительно тусклый мир!
Я же никак не мог отделаться от ощущения, что мы летим по какому-то коридору, в конце которого — бездна. И благоразумно помалкивал, хотя так и подмывало рассказать об этом Олегу, сидевшему с обреченно-насупленным видом. Я понимал, что, если выдам что-либо подобное, рискую окончательно потерять его доверие и расположение и быть занесенным в списки ненавистных Ракитиным экстрасенсов, магов и прочих нарушителей нормальной жизни.
Катавасия началась вчера. Пришли ответы на запросы по поводу обстоятельств смерти Степана Крашенинникова и Карла Крюгера. Оба умерли, по заключению тогдашних медиков, от «внезапного послабления сердечной мышцы», то бишь — от инфаркта миокарда, говоря по-современному. Само по себе это обстоятельство не выглядело странным. Обоим мужчинам, по меркам их века, было уже немало годков, и подобная причина смерти особого изумления ни у кого не вызвала. Но…
— «…итогом осмотра помещения, именуемого по протоколу кабинетом, явилось обнаружение явных и неявных признаков возгорания ученых бумаг, принадлежавших покойному хозяину — господину профессору ботаники и натуральной истории Степану Петровичу Крашенинникову. Оные бумаги, в величайшем количестве разбросанные по столу большому и двум малым, такоже и конторке в красном углу комнаты, большей частию оказались обугленными, а иные сгорели полностью. При том ничто из мебели от огня не пострадало, такоже и рухлядь в платяном шкапу, и парики на болване…» — Олег сморщился, будто разжевал пол-лимона без сахара и чая. — Блин, ничего не меняется!
— Ты о чем?
— О косноязычии наших предков по служебной линии. Это же читать невозможно!
— Давай я почитаю…
— Валяй, а то у меня уже скулы сводит. — Он швырнул распечатку на стол.
Я взял из папки другую распечатку.
— Копия полицейского протокола за номером 217-бис от 19 января 1882 года, — сообщил я. — Ну, все читать — смысла нет. Погоди минутку… — Я пробежал глазами текст. — Ага, вот!.. «…по заключению медицинского эксперта-криминалиста господина Петраковича, причиной скоропостижного разрыва сердечной мышцы могло стать сильное изумление или даже страх покойного перед неведомой смертельной опасностью. Оная опасность и страх могли соотноситься как с вполне реальными, так и вызванными к жизни неизвестным способом видениями. В последнем случае могло иметь место последствие неумело проведенного сеанса столоверчения, коим, как выяснено, баловался покойный при жизни… Однако ж не менее важным является то обстоятельство, что в личном кабинете покойного, временного купца 1-ой гильдии Карла Иоганна фон Крюгера, экспертом Добрянским отмечены на персидском ковре следы большой собаки, соразмерные следам сенбернара или же мастиффа. Такоже обнаружены на ковре и даже столе клочья собачьей шерсти, более похожие на шерсть лайки… достоверно установлено, что покойный собак в доме не содержал, а иные беспородного племени в количестве двух штук сидят на цепи на заднем дворе и у дровяного сарая…»
— Хватит, Димыч! — взмолился Ракитин. — Я сейчас от злости тресну! Ну как это можно читать?..
— А сам-то лучше, что ли, пишешь? — ухмыльнулся я, складывая распечатку. — Ну, теперь-то тебе все ясно?
— Что именно?
— Что надо немедленно ехать в горы, инспектор, если вы заинтересованы в поимке преступника!
— Спокойно, Холмс, я же сказал, что поеду…
Вертолет сделал очередной вираж и устремился прочь от реки вдоль широкого распадка, заросшего чернёной тайгой [49] и клином выходившего к берегу. По дну распадка скакала по плоским, синеватым камням неширокая речка, вливаясь в неспешные воды Томи.
49
Тайга — хвойный лес в Сибири и в Канаде. Темная, или черная, тайга — преимущественно елово-пихтовая. Светлая, или белая, тайга — сосново-лиственничная. Чернёная тайга — смешанная, с примесью березы, ильма и осинника.
Точного ориентира на урочище Козыр-агаш в «памятных тетрадях» Крашенинникова я не нашел. Поэтому нам предстояло внимательным образом исследовать южный склон Салтышыка на протяжении, по крайней мере, десяти-пятнадцати километров параллельно течению Нижней Терси — правого притока Томи, где, согласно записям, были высажены молодые ученые и проводник.
Экипировали нас отлично. Всепогодные комбезы «Маугли» с внутренним влагопоглощающим слоем и воздушным фильтром обеспечивали защиту от дождя, жары и холода. К комбезу прилагались совершенно фантастические ботинки. Это была не просто обувь — сложнейшее инженерное устройство! Во-первых, у ботинок была подошва с изменяющимся коэффициентом жесткости. Чем сложнее был профиль опоры, то есть поверхности дороги, тем более гибкой становилась подошва. Материал как бы облегал все выступы поверхности, скрадывая их и снимая давление и неприятные ощущения на стопу. Во-вторых, ботинки тоже имели систему вентиляции, как и комбезы. Причем устроена она была гениально просто. Во время ходьбы верхний слой стельки работал как воздушная помпа, прогоняя воздух сквозь внутреннее пространство ботинка. В такой обуви можно было идти весь день, не снимая, и ни капельки не устать!
Кроме этого, в заплечных плоских ранцах мы несли трехдневный запас суперконцентратов — толстых блекло-серых плиток, представлявших собой сбалансированный белково-углеводный комплекс с необходимыми добавками витаминов и минералов, обезвоженный по специальной технологии. Достаточно было бросить в стакан с водой кусочек этой плитки размером с вишню, и через десять минут получался невзрачный на вид, но очень питательный бульон, по калорийности не уступающий стакану настоящего мясного бульона.