Месть карьерского оборотня
Шрифт:
Тихо было в доме. Что она там делает, плачет? Проклинает свою доверчивость? А может, думает о том, чтобы сделать аборт? Не хочет рожать от человека, который предал ее (уверена ведь в этом)?
— Катя, Катюша, открой, пожалуйста, — сказал Иван. — Я тебе все объясню.
В ответ — гнетущая тишина за дверью. Он громче постучал в окно.
— Катя, прошу тебя, выйди! Это же не шутки.
Она вышла на веранду — в синих джинсах и толстом свитере, такая красивая, такая родная, но очень бледная, глаза холодные и смотрят
— Уходи, Ваня, нам не о чем говорить.
— Катя, послушай меня, это же в чистом виде «подстава»! Она пришла, чтобы рассказать что-то важное о Варваре, понимаешь? Хочешь — поедем сейчас к ней, я заставлю эту тварь сказать всю правду.
— Под дулом пистолета она скажет все, что тебе надо. Мне это ни к чему, я сама все видела и слышала.
— Да что ты видела? Это провокация! Варвар хочет выбить меня из колеи.
— Ты сам себя выбил, Ваня.
— Катя, ты же умная женщина! Ну сама посуди — я только вернулся, я не знаю, где ты, где мать, надолго ли ушли. И вдруг — тащить к себе соседку… Я что, совсем идиот? Ну, если б совсем козлом был — мог к ней незаметно заскочить, пока мужа дома нет… А к себе приглашать — зачем?! Это же… ни в какие рамки не лезет!
— Она тебе и раньше кое-что показывала. А я не знаю, где ты был этой ночью, и где все другие ночи бывал, когда не ночевал дома.
— Я был… Сейчас не могу тебе сказать, где.
— Вот именно. В поселке не только Володя дежурит ночью, но и милиционеры из района спят в доме Евдокии Андреевны, только тебя дома нет. Уходи, Ваня.
— Катя, если хочешь, я тебе расскажу… Меня Новоселов посадил в СИЗО, в одиночку, потому что журналисты оборзели, считали, что я Мошку… А когда Гусляра убили…
— Не хочу я ничего больше слышать. Пожалуйста, уходи!
«Вот она была и нету», — вспомнил Иван слова из старой песни, глядя на пустую веранду. И побрел обратно к калитке. А что было делать? Ломиться в дом, кричать? Завтра весь Карьер будет на него пальцем показывать. Кошмар, да и только… И Варвару морду набить нельзя. Если сделает это — подведет Новоселова, и тот сочтет за благо посадить его, в Москве высоких милицейских чинов арестовывают. А что с поселковым участковым, который превышает свои полномочия, церемониться?
В общем, дело ясное, что… дело темное. И не просто темное, а черное.
— Ваня? Давненько ты не заглядывал ко мне. Ну заходи, заходи. Топай прямо в хату.
— Собаку не завела, баба Лиза?
— Надо бы, да все не получается. Такого, как Трезорка был, не могу найти. До сих пор скучаю по нему, да что ж теперь… Разорвал его злодей.
— Понятно.
Потапов прошел в небольшую хатенку, остановился в тесной передней комнате. Печка у стены, разделяющей хату на две комнаты, простой закрытый стол, два венских стула, фанерный гардероб и сервант с нехитрой посудой — вот и вся мебель. Он остановился у стола.
— Садись, Ваня, садись. Сто граммчиков примешь?
Иван сел на скрипучий стул, усмехнулся, глядя на бойкую старушку. Обычная кубанская бабулька, а ведь спасла жизнь и ему, и Ромке, и Кате. Да и ребятам из ОМОНа.
— Самогонку гнать у нас не запрещено, продавать нельзя, но я про это ничего не знаю. Давай, баба Лиза.
— Так я ж и не продаю.
Старушка принесла из коридора двухлитровую банку, поставила на стол, вскоре там же стояли и тарелка с солеными огурчиками, и тарелка с ломтиками домашнего сала, шпигованного чесноком. Иван сам наполнил граненые стограммовые стаканчики, поднял свой.
— Дай Бог тебе здоровья, баба Лиза!
— А тебе семейного счастья, Ваня.
Выпили, самогон был чист, как слеза, и крепостью градусов шестьдесят. Хрустящие огурчики, соленые, с чесноком, и ломтики сала с большими красными прожилками мяса были как нельзя кстати.
— Хороша-а… — протянул Иван.
— Да не я, — усмехнулась старушка.
— Ты тоже. Ты мне теперь — вроде как крестная мать. Собаку все же заведи. Но если кто тронет, скажи. По грязи говнюка размажу!
— Ох, Ваня, ты с виду такой грозный, а я-то знаю — хороший парень. И мать у тебя — умная женщина. Чего ж Катя-то убежала к себе?
Иван чуть не поперхнулся, услышав такое. И откуда они все знают, эти старушки? Вроде бы сидят по домам, особо не бегают по поселку, а все знают!
— Это сложный вопрос, не будем о нем. Ты мне скажи, как оборотня можно распознать?
— Он все же передал свою силу?
— Да. Только ты, пожалуйста, никому не говори про это.
— Я так и поняла. Не волнуйся, не скажу.
— Видел в старом карьере следы. Знакомые следы. И эти два убийства… Он может поумнеть, вести себя более осторожно?
— Да, может. Он — воплощение черной силы в нашей жизни, а в другой — его истинная сущность.
— Что значит — в другой?
— Да я и сама не знаю. Оно ж — как за углом. Тут видишь, а чего там за углом — не можешь видеть.
— Кто он? Ты можешь хоть что-то подсказать мне? Где его искать?
— Да где угодно. И кто угодно может быть им. Роман, например, если зверь задел его.
— У Романа была не царапина, а ссадина, он упал на острый камень, я потом внимательно осматривал его. Характер ранения соответствует острому краю камня, на который он упал.
— Катя может быть, Егоров с ней встречался. Тут ведь достаточно легонько поцарапать, вроде бы случайно — запонкой или как-то еще…
— Катя?!
— Да. И любой другой тоже. Плесни еще, Ваня, мне — самый чуток, а себе — сколько хочешь.
После всего услышанного Иван налил себе до краев, старушке на треть наполнил стаканчик. Выпили на сей раз молча, Иван с яростью захрумтел огурцом.