Месть социопатки

Волохина Наталья

Занималась самолечением, разбирала, что собственно так злит. Возникла картинка: просыпаюсь утром, а у меня полный дом коммивояжеров, заглянули на всякий случай, вдруг, что понадобится. И, заметьте, не за дверью скромно дожидаются, а вломились, оккупировали гостиную, столовую и даже спальню. Хамское, беспардонное вторжение в личное пространство.

Только-только я справилась с эмоциями и почтовыми спамами, подоспела пора телефонных террористов. Они все знают, что мне нужно, требуют, чтобы я их слушала, и отключаются только после указания точного направления – «в» или «на». Юристы и банковские клерки, администраторы салонов красоты и медицинских клиник –

все жаждут комиссарского тела, то бишь, моего времени и денег.

Мне жаль телефонных спамерских агентов, работа тяжелая, посылают через одного, платят мало. Но себя-то жальче. Что ж вы ломитесь в мою жизнь со своей неустроенностью? У меня и на приеме таких хватает. Так они мне деньги дают, а вы хотите отнять, и я вас за это не люблю.

Агрессивная реклама, торговля или агрессия самих торговцев? Кстати, придумала для них самое изощренное наказание: Запереть с телефоном на недельку и принуждать каждые полчаса (буду милосердной, не через 15 минут) слушать спам – предложения.

Ребята, давайте жить дружно, не будем ходить без спросу в чужую жизнь. Нам телеящик, баннеры, шманеры и без того рекламой мозг вынесли, аж буквы забываем, не то что место, где кошелёк хранится, из которого надо за всю рекламную дребедень платить.

Скажите мне, где копать

Время десять утра, будний день. Алкоголики в «Топольках» (их местная явка) галдят уже вполне бодро. Я иду в магазин, они явно уже вернулись из него пару раз. Расслабившись на травке, в тени старых деревьев, живо обсуждают дела насущные, возможно, самые важные, где взять денег на следующую бутылку. Тянет подслушать. Но кто ж выдаст великую тайну? Ещё и накостыляют. А очень хочется знать, где она, пресловутая тумбочка, из которой неработающие мужики ежедневно, годами тягают деньги на круглосуточную опохмелку. Вы скажите мне, где копать, и я буду копать. Но в ответ слышится только знаменитое: «Пилите, Шура, пилите».

Разочарованно вздыхаю, плетусь дальше, прикидывая, как распределить содержимое тощего пенсионного кошелька на необходимые вещи. Что за чертовщина происходит на горячо любимой родине всю мою сознательную жизнь? Тумбочки нет, а причины (всегда оправдательно объективные) жить плохо и тяжело есть. Но ведь я не дура, не лентяйка, зарабатываю головой, помогая себе в быту руками, независимо от обстоятельств, а денежек всё мало и мало. Иногда чуть больше, но в основном гораздо меньше. Хотя на блюдечко с голубой каёмочкой не рассчитываю, но хотелось бы за ударный труд по возможностям получать по потребностям. Короче, хочешь пой, а хочешь куй, всё равно ничего не получишь.

«А ты хотела бы жить как Чубайс или Березовский?»– спрашивает подруга в ответ на мои размышления вслух. «Березовский уже не живёт. К тому же он плохо кончил,– отвечаю я.– Но жить, как они, я бы не хотела. Воровать, трястись за ворованное, свою жизнь и жизнь близких, чувствовать ненависть и зависть окружающих, а умереть, в лучшем случае, в немецкой клинике, в обычном – от пули подельников». «Думаю, проблема в том, что я не алкоголик»,– делаю я вывод. Подруга смеется. «Зря смеешься! Утром приняла на грудь – целый день свободна от мыслей, забот, проблем. А главное – получаешь допуск к тайне заветной тумбочки. К тому же можно не копать». Но ничего не выйдет по той простой причине, что водка в меня не лезет. Остается выживать по средствам.

Хочу отдельную палату в психушке вместо общей за её стенами

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад…

А. С. Пушкин

Свихнулась, создала свою вторую, третью, пятую реальность и, предположительно, стало бы мне легче. Но вместе с солнцем русской поэзии опасаюсь, что и там не оставят в покое, не дадут забыться в чаду нестройных грез: «…Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут».

Почему так фатально и от чего бежать? Так из определенно нескончаемого дурдома бытийности, где каждые полчаса убеждаешься в верности расхожего утверждения, что сумасшедшие находятся с наружной стороны психушки. Глянешь на колесо сансары, в которое мы попадаем вместе с «выбранной» властью – а там пугающе раздутые брюха и морды наших радетелей, отъевшихся на наши пенсионные, нефтяные и прочие денежки. Тыкают монстры в тебя раздутым пальцем и кричат из телевизора, с рекламного баннера и с прочей дряни: «Это ты нас хотел! Мы тут!!! Мы НАВСЕГДА с тобой!» Поднимешь глаза к небу, силясь крикнуть: «Господи, неужто, в самом деле, я?!»,– а оттуда вместо гласа господня обрюзгшая харя космической героини. И тоже орёт надсадно прямо в уши: «Ты, ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно! Начни с нуля! Пусть все повторится сначала!» Не спрашивает, утверждает, астронавтка хренова, обнулёвщица.

Зажмуришься, зажмешь уши руками и бежишь прочь в дебри парковые (лесные-то далеко), а тут тебя из кустов чья-то рука хвать! «А-а-а!!! Кто ты, чудище? Отпусти меня! Чего тебе надо?» «Как что? Ты проголосовать забыла за то, которое очень хочешь»,– отвечает жуть сладким голосом. «Нет! Я не хочу! Ничего не хочу больше!»– рвешься, мечешься. А оно не отпускает и не унимается: «Хочешь – хочешь. Просто ты забыла об этом!»

Вроде, увернулась и скорей домой, в норку, под одеяло. А оно, как привидение, и тут тебя стережет: у подъезда, на скамейке, возле лифта. Наконец, заперлась на все запоры, цепочку накинула, глотнула ржавой воды из-под крана, умылась, не глядя в зеркало. Вдруг Оно там, технологии сейчас ого-го-го. Тем более, что нас всех посчитали, оцифровали, оштрафовали… Тьфу-ты, оговорилась. Впрочем, и это тоже, неоднократно и по любому поводу.

Спряталась под одеяло. Нет, ненадежно, лучше под кровать. А там листочки разные, журналы под слоем пыли. С одного знакомый палец тянется из-под надписи: «Голосуй, а то опоздаешь», а с другого тоже что-то телесное, но жуткое, несуразное. Присмотрелась – две титьки и… ну, это самое, неприличное мужское, указует на надпись: «Наше решение». Рванулась вылезти, да застряла. Уткнулась носом в глянцевый бюст и заплакала: «Ваше – ваше оно. Я тут при чем? Я в "желтый" дом хочу, таблеточку, коечку, белёную стену без лозунгов, без телевизора и манную кашу на ужин вместо Доширака. Ладно, пусть не белёную, облупленную, на какую моих пожизненно отчисляемых страховых взносов хватило».

А грудь как зазвенит в ответ что есть мочи, меня аж подбросило вместе с кроватью. Выкарабкалась, прочихалась, закружила по комнате, а она все трезвонит. Сообразила – в дверь звонят. Подошла на цыпочках, заглянула в глазок, охнула – точно пора в дом скорби. На площадке актер известный стоит, при параде, и задушевным голосом уговаривает: «Дорогая моя, хорошая! Что же вы прячетесь? Это же наш с вами язык,– и для убедительности мне язык показывает.– Как же мы без него? Сделайте свой выбор, а то ведь и без языка можно остаться». И бережно так вынимает из-за пазухи ножик кухонный, большущий, для разделки мяса.

Конец ознакомительного фрагмента.