Месть Танатоса
Шрифт:
— Что гам еще брать? — поморщился Науйокс. — Посадим в машину, и баста. Не на курорт едут — наряды демонстрировать. Кто будет таскать их барахло? Тут пулеметы нужны, а не тряпки. Маренн — боевая подруга, она все понимает, да и с моей капризулей справится. Некогда.
16 апреля советские войска, введя в бой два с половиной миллиона солдат, более сорока тысяч орудий, шесть тысяч танков и семь тысяч самолетов, начали наступление на Берлин.
20 апреля город впервые подвергся обстрелу дальнобойной артиллерии — снаряды ложились в самом центре столицы, вызывая панику населения. Красная армия, прорвав внешнее оборонительное кольцо на севере Берлина, неумолимо приближалась. Ее передовые танковые части уже ворвались в предместья города.
До сих пор смерть и огонь лились на берлинцев сверху — во время бесконечных авиационных налетов. Теперь же они обрушились с двух сторон: с неба и с земли.
Когда грянул первый залп артиллерии, Маренн без труда узнала этот голос. Она знала его с юных лет — артиллерия, «бог войны».
Она хорошо помнила яростные вскрики верденских пушек в Первую мировую и протяжный, тоскливый вой французских гаубиц, когда в 1918 году они стреляли по своим. Артиллерийский залп когда-то сломал и уничтожил жизнь Генри, в корне изменил ее собственную судьбу.
И сейчас, услышав это знакомое уханье артиллерии, Маренн вздрогнула и внутренне сжалась — вот оно! Они уже пришли в Берлин.
— Что это? — испуганно спросила молоденькая медсестра, перевязывая раненого. — Русские?
Ей никто не ответил. Воцарилось молчание. Прислушиваясь к канонаде, врачи, медсестры, раненые несколько мгновений безмолвно смотрели друг на друга, каждый наедине со своими мыслями. Всем стало ясно: наступает самое страшное. Они пришли. Они не где-то там, на Волге, на Висле или даже на Одере. Они уже здесь, в городе, на пороге дома.
Подойдя к постели дочери, Маренн присела на кровать и, обняв перевязанную голову девушки, осторожно прижала ее к груди.
— Родная моя, — прошептала она, — как мы с тобой переживем все это…
— Маренн, — ее окликнули. Она повернулась. Не может быть! Она думала, ей почудилось…
— Наконец-то, я вижу тебя, Маренн, — Отто Скорцени шагнул ей навстречу. Маренн кинулась к нему. Господи, — прошептала она, — я уже не надеялась…
Он приник долгим поцелуем к ее губам, потом оглядел.
— Хорошо, что у тебя все в порядке, — произнес мягко, с любовью.
— Не все, — Маренн помрачнела и отстранилась.
— Что случилось? — встревожился он.
— Джилл ранена. Тяжело. Едва не погибла, — взяв за руку, она подвела его к постели дочери.
— Когда это произошло? — с горечью спросил он.
— Утром. Бомба попала в здание Управления…
— Что-то я Ирму не вижу, — Алик Науйокс вошел в отгороженный отсек и поцеловал Маренн в щеку. — Здравствуйте, доктор. У Вас тут заблудиться можно. А лекарствами-то воняет… Где моя-то? — но заметив, как изменился в лице Скорцени, осведомился: — В чем дело? Что-то стряслось?
Скорцени молча указал ему на Джилл. Алик нахмурился.
— Черт, это серьезно? — спросил он, отбросив свой привычный шутливый тон.
— Да, — ответила Маренн, — только-только пришла в себя.
— Сегодня утром во время бомбардировки на Беркаерштрассе, — объяснил ему Отто.
— Ирма ушла домой, — сообщила Маренн, понимая, кто в первую очередь интересует Науйокса.
— Домой?! — Алик был неприятно удивлен. — Как это домой? Одна? Зачем ты ее отпустила?
— Я не отпускала, — Маренн устало возразила ему. — Мы договорились, что она дождется меня, и мы вместе съездим к вам. Она очень переживала за тебя. Я настаивала, чтобы она уехала из города, но она отказалась. Сказала, что будет ждать, что бы ни случилось. Но пока я ездила посмотреть, где и как похоронили Фелькерзама…
— Что?! — обоих офицеров поразило услышанное. — Что ты сказала? — переспросил Алик. — Ральф?!
— Да. Ральф погиб во время бомбардировки, — с горечью продолжала Маренн. — Он спас жизнь Джилл — принял удар на себя. Если бы не он, у меня не было бы больше дочери. Мне кажется, — она обратилась к Науйоксу, — тебе лучше сейчас поехать за Ирмой. Я, признаться, тревожусь. Я и сама собиралась, но Джилл пришла в сознание, и я не могла ее сразу оставить.
— Да, конечно, — Алика явно потрясло известие о гибели Фелькерзама. — А какого черта Ральф делал в Берлине? — спросил он. — Ведь Шелленберг уехал, я знаю.
— Он остался, чтобы вывезти семью бригадефюрера, — объяснила Маренн, — фрау Ильзе и Клауса. Сейчас очень трудно найти транспорт.
— Вечно из-за этой Ильзе что-то происходит, — сердито посетовал Алик, — вот уж бестолковое создание. Ладно, я поехал. Вы будете здесь? — спросил он Скорцени. — Как же вы теперь с Джилл-то?
Отто пожал плечами.
— Ну, хорошо, — решил Науйокс, — я привезу Ирму, там посмотрим, — он вышел.
— Хлопоты о семье Шелленберга прошли не без твоего участия, верно? — поинтересовался Скорцени, когда они остались одни.
— Давай не будем сейчас об этом, — Маренн умоляюще посмотрела на него. — Я чуть не потеряла дочь.
— Прости. Вот взгляни, что я привез тебе, — Скорцени протянул ей завернутый в бумагу рулон. Войдя, он положил его на стул у двери.
— Что это? — недоуменно спросила Маренн.
— Подарок, — он грустно улыбнулся. — Разверни.
Маренн разорвала бумагу.
— Картина? — удивилась она. Он промолчал, наблюдая за ней. Маренн развернула холст и обомлела:
— Мой портрет?! — воскликнула она. — Откуда?! Я так давно не видела его… Он висел над лестницей в Кобургском замке, в Вене. Откуда он у тебя?
— Из Вены, — ответил он.
— Ты был там? — она с затаенным страхом смотрела ему в лицо. Он утвердительно кивнул.
— Я слышала по радио, в Вене шли тяжелые бои… Как там?
— Там все разгромлено, Маренн. Мы не смогли защитить Вену. Поздно было исправлять старые ошибки… — он склонил голову. — Вот так.
— Тут кровь, — Маренн поднесла картину ближе к свету, рассматривая. — Да, это кровь. Чья? Твоя? — ее взгляд тревожно метнулся к нему. — Ты был ранен? — он заметил, что ее руки, держащие картину, задрожали. Подойдя, он с нежностью обнял ее за плечи.