Метафора в лексической системе современного немецкого языка
Шрифт:
1.2. Метафора и дискурс
Начиная с последней четверти ХХ века наблюдается отчетливое смещение фокуса исследований метафоры и метафорики в сторону дискурса. В строго лингвистическом смысле дискурс – это связанная речь (как устная, так и письменная), которая существует и функционирует на супрасентенциальном уровне, т. е. на уровне, превышающем одно предложение. Н. Д. Арутюнова рассматривает дискурс как связанный текст в совокупности с различными экстралингвистическими факторами. В каком-то смысле все языковые манифестации, или специализации языка (Morris, 1946: 123), могут быть охарактеризованы как дискурс. Так, мы с полным правом можем говорить о правовом, медицинском, поэтическом и пр. дискурсах. По словам У. Урбана, все виды знаний, включая научные, также являются дискурсом, что признается всеми – эксплицитно
Пионером дискурсивного подхода к изучению языка был в свое время З. Харрис, доказывавший, что методы лингвистики могут быть применены для того, чтобы понять, как предложения связаны между собой, а не только с целью исследования формальной структуры самих предложений (Harris, 1952).
Состоящий из взаимосвязанных высказываний, дискурс всегда целенаправлен, т. е. имеет определенную цель и направление. Говорящий и слушающий в процессе коммуникации находятся в общем дискурсивном пространстве, в котором языковые средства рефлектируют не только определенный фрагмент реальности, но и коммуникативное намерение говорящего. При этом синтаксические правила устанавливают допустимую комбинацию слов, а значение целого высказывания не является механической суммой значений входящих в него слов: оно всегда представляет собой нечто большее.
Границы между дискурсами – так же, впрочем, как и между семантическими полями – проницаемы и преодолимы. Перефразируя Ю. Д. Апресяна, можно сказать, что практически из любого дискурса, через более или менее длинную цепочку посредствующих звеньев, можно попасть в любой другой дискурс, так что семантическое пространство языка оказывается в этом случае континуальным, т. е. непрерывным (см.: Апресян, 1974: 252).
Не найдется, пожалуй, такого дискурса, который брал бы на вооружение и активно использовал лишь буквально понимаемые слова и выражения. Без всякого преувеличения можно утверждать, что метафора является не только важным, но и неизбежным, а иногда и фундаментальным условием функционирования того или иного дискурса. Буквальный и метафорический типы дискурсов активно взаимодействуют друг с другом в различных соотношениях: так, в научной и деловой сферах, естественно, превалирует буквальный способ выражения, в то время как в поэтической речи – преимущественно образный и, в частности, метафорический.
Если исходить из того, что метафорический код пронизывает весь язык как систему, то следует признать, что он охватывает так или иначе все виды дискурсов. Метафора избирательно высвечивает одни признаки и подавляет другие. Она оказывает влияние на наше восприятие и непосредственно воздействует на наш дискурс. Мы прибегаем к метафоре, чтобы сфокусировать внимание на чем-либо важном для нас, что мы хотим довести до сознания собеседника. При этом мы часто ломаем установившуюся концептуально-категориальную систему, которая сковывает наше мышление, и приводим в соприкосновение концепты, находившиеся до этого на (иногда значительном) расстоянии друг от друга (Tyler, 1978: 336).
Метафора, по Юргену Линку, есть результат пунктуальной (в данном случае точечной) интерференции двух дискурсов, т. е. перенос из одного дискурса в другой (Link, 1984: 150). По сути это интердискурсивный элемент (когнитивисты, очевидно, употребили бы в этом случае термин интерфреймовый), который несет в себе два концептуальных контента, заимствованных из разных семантических полей. (Что касается самого понятия «поле», которое со времен Майкла Фарадея активно используется в метафорическом смысле в самых различных сферах научной коммуникации (Йост Трир просто экстраполировал эту «физическую» метафору в лингвистику), то оно имеет один существенный недостаток, а именно: оно вызывает в нашем представлении некую плоскую поверхность. А между тем это не так; при всей условности данного геометрического построения следует признать, что лексическое пространство языка, скорее всего, многомерно, и на это косвенно указывают, в частности, такие структуралистские термины, как поверхностная и глубинная структура. Кроме того, на чисто субъективный взгляд автора, прилагательное «полевой» в русском языке не совсем адекватно в научном смысле, поскольку чаще всего ассоциируется с цветами, растениями и пр. Именно поэтому в дальнейшем мы вместо традиционных полей будем говорить о дискурсивных зонах как потенциальных «поставщиках» и «потребителях» метафорического смысла.)
Чтобы эффективно функционировать в качестве метафоры, знак-объект (tenor) и знак-носитель (vehicle) должны принадлежать к разным дискурсивным зонам. К примеру, они не могут быть ко-гипонимами: мы при всем желании не можем нож употребить метафорически вместо вилки, а стул использовать в качестве метафоры стола (Kittay, 1987: 292).
Напротив, концепты, заимствованные из одного дискурса (или контекста), начинают немедленно функционировать метафорически, как только они переводятся на другой концептуальный уровень, т. е. в другую дискурсивную зону. И хотя мы можем порой догадаться о смысле какой-то метафоры и вне дискурсивного контекста (особенно если это конвенциональная или тем более застывшая метафора), такое понимание может быть неполным и даже в чем-то ущербным. Следует всегда помнить, что метафора как знак функционирует не изолированно, а в общей системе знаков. Это важный и мощный инструмент дискурсивной коммуникации.
Подобно паутине, метафора может распространяться по всей вербальной поверхности текста, образуя в нем своеобразные метафорические сети. При этом невозможность или абсурдность буквального прочтения (если это, разумеется, не намеренно бессмысленный текст) является первым сигналом возможного присутствия в нем метафор(ы).
Решение о том, рассматривать ли то или иное предложение как элемент дискурса в качестве буквального, абсурдного или метафорического, не в последнюю очередь зависит от семантической структуры как предшествующих, так и последующих предложений (кон)текста. В первом случае мы имеем дело с анафорической, а во втором – с катафорической референцией. Предшествующую, т. е. левую, позицию можно условно представить как предконтекст, а последующую, правую – как постконтекст. На вертикальной оси подобной воображаемой геометрической конструкции будут представлены энциклопедические знания коммуникантов и общие знания о ситуации.
Отметим также, что метафора, возникающая в результате интеракции гетерогенных концептов и генерирующая вокруг себя семантическое поле напряжения, не только детерминирует внутреннюю динамику дискурса, но и модифицирует его таким образом, что он приобретает метафорический статус.
1.3. Контекстуальный аспект метафорики
Любое слово – это прежде всего открытая система, обменивающаяся информацией со своим окружением. Структура слова, с одной стороны, стабильна, а с другой – достаточно проницаема. Слово интегрируется в структуру предложения, которое в свою очередь интегрируется в контекст. Именно в контексте и происходит окончательная детерминация его значения. Другими словами, контекст немедленно обнаруживает смысловой ключ, в котором следует понимать данное слово.
Г. В. Колшанский определяет контекст как совокупность формально фиксированных условий, при которых однозначно выявляется содержание какой-либо языковой единицы (Колшанский, 1959: 47). Сам контекст детерминирует условия появления и накладывает жесткие ограничения на функционирование тех или иных слов в его рамках.
Контекст неизбежно присутствует в любой форме коммуникации, писал в свое время известный американский философ Джон Дьюи. Он инкорпорируется во все, что мы говорим и является арбитром ценности каждого нашего выказывания. Идеи и слова, выхваченные из контекста, звучали бы по меньшей мере экстравагантно и не имели бы смысла, поскольку именно контекст контролирует ход наших мыслей (Dewey, 1931: 206). Исследуя лишь отдельные факты языка, т. е. семантические события (events), и в то же время игнорируя общий фон, на котором разворачиваются эти события, невозможно прийти ни к какому объективному научному результату. Фон, о котором в данном случае идет речь, т. е. контекст, представляет собой каузальный фактор, детерминирующий появление интересующих нас фактов или деталей и связывающий их в единое целое (Dewey, 1931: 208).
Иными словами, рассматривая отдельные элементы или детали вне контекста, мы можем, сами того не желая, необоснованно придать им абсолютное значение, каким они на самом деле не обладают. Контекст восстанавливает утерянную перспективу и является в этом смысле важным ограничительным фактором, т. е. фреймом в трактовке Макса Блэка.
В современной философии – в русле модного ныне когнитивизма – контекст рассматривается уже как некое когнитивное поле, являющееся непременным условием познания в социокультурном аспекте (Аникушина, 1999: 1). Заметим лишь, что роль лингвистического контекста, о котором в данном случае идет речь, отнюдь не ограничивается одним лишь «познанием».