Метод Нортона

Анджелфилд Александр

Всё оставшееся время вплоть до отхода ко сну я думал, и мысли мои были тяжёлыми.

III

4 декабря. Погода на Туманном Альбионе стала ещё более скверной, потому я нанял кэб и приказал кучеру ехать к полицескому участку на …-стрит. Быстро расплатившись, я миновал маленькую площадь и вошёл в низкое тёмное здание. Меня встретил высокий сухой полисмен, который и провёл допрос, если можно так это назвать.

Вопросы показались мне очень банальными. Как долго вы были знакомы с профессором? Пять лет. Не замечал ли я чего-нибудь необычного в его поведении в последнее время? Нет. Имелись ли

у него враги? Если и имелись, я о них ничего не слышал. Покончив с этими пустячными формальностями, я завладел наконец копией протокола и отправился к матушке и сестре, дабы отогнать от себя мрачные мысли.

В их обществе моё расположение духа стало гораздо лучше. Они уже проведали о случившемся, но старались об этом не говорить, чтобы не расстроить меня, зная, что мы с мистером Бэллом были хорошими друзьями. Роза, сестра моя, развлекала нас пением, аккомпанируя себе на фортепиано. Вечер прошёл очень приятно.

Однако как только я вернулся в свою комнату, вернулись и мрачные мысли о моём покойном друге. Но на этот раз мне удалось распознать их источник. Что, если это был вовсе не сердечный приступ? Возможно ли, что профессор погиб от чужой руки? Лишь смутное подозрение, оно основывалось только на каком-то внутреннем чувстве, никаких доказательств у меня решительно не было.

5 декабря. Утро. Начался очень непростой для меня день. Сегодня я отправляю в последний путь моего горячо любимого друга Томаса Бэлла.

5 декабря. Вечер. Ужасно, ужасно… До сих пор не верю в то, что произошло, хотя собственными глазами видел остывшее тело… Миссис Эмма Бэлл, жена профессора, в девичестве Бронте, и мисс Оливия Бэлл, его прехорошенькая дочка, были в глубоком трауре. За чёрным лакированным гробом шла длинная процессия, в основном из студентов, – настолько велико было уважение к профессору.

Для понимания дальнейших событий читателю необходимо познакомиться с личностью усопшего и его семьёй. Итак, начнём с покойного мистера Белла.

Это был высокий худощавый человек, располагавший к себе с первого взгляда. Под верхней губой он носил пышные старомодные усы, на голове волос почти не осталось, тем не менее, он слыл весьма привлекательным джентльменом в глазах многих дам. Выражение его лица всегда показывало душевную доброту, с какой он относился ко всему живому, а стальные светло-серые глаза, как бы глядевшие на вас с лёгким укором, беспрестанно наполнял блеск деятельного человека. Ушедший в мир иной в возрасте пятидесяти трёх лет, за свою жизнь профессор успел произвести множество важнейших открытий в области химии, биологии и медицины, и сделал бы ещё больше, если б не его безвременная кончина.

Наша дружба с мистером Беллом началась ещё в годы моего студенчества. В то время он заменил другого профессора, ушедшего на покой. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы неизменно понимали друг друга, а вскоре начали более близкое общение. В один из вечеров я был приглашён к нему на ужин в его загородный дом. Войдя в прекрасно обустроенный особняк, я был представлен жене и дочери профессора.

Не будучи по-настоящему низкой, но и не среднего роста, миссис Бэлл была превосходно сложена. В молодости она слыла истинной красавицей, и остатки этой красоты до сих пор были хорошо заметны в лебединой шее, лёгкой походке и грации движений. Она имела истинно светские манеры и вкусы: прекрасно играла на фортепиано, безупречно знала французский и была безмерно учтива.

Дочь их, двадцати четырёх лет от роду, была вылитая копия матери не только внешне, но и по характеру. Мисс Оливия, низенькая прехорошенькая девица, сразу овладела

моим сердцем. С её стороны она также проявляла симпатию ко мне, но пока я не решался стать для неё более, чем другом. Во-первых, в то время я сильно погрузился в изучение всяческих наук и пока не решался на семейную жизнь. Во-вторых, при всей нашей искренней дружбе с профессором, я не был полностью уверен в его одобрении нашего с Оливией брака. Томас Бэлл имел во владении красивейший особняк и большое состояние, а у меня не было ни того, ни другого. Короче говоря, наше с Оливией общественное положение было слишком различно.

Теперь читатель ознакомлен со всеми членами этого семейства. Но я ещё не успел упомянуть о содержании полицейского отчёта, полученного мною третьего декабря. Он был краток и содержал следующие сведения:

«02.12.1918. К полицейскому экипажу, дежурившему на …-стрит, обратилась явно потрясённая женщина по фамилии Кларксон. Она представилась уборщицей в университете, расположенном неподалёку, и сказала, что нашла в лаборатории бездыханное тело мужчины. На место тотчас отправились три полисмена, которые предприняли необходимую меру предосторожности: объявили студентам, уже прибывавшим в университет, что занятия начнутся позже обычного в виду чрезвычайного происшествия. Миссис Кларксон провела полицейских к лаборатории, а позже была допрошена в полицейском участке. По её словам, она производила утреннюю уборку в помещениях кафедры, как вдруг наткнулась на тело в лаборатории, которое тотчас опознала: это был мистер Томас Бэлл, профессор. После этого она сразу позвала упомянутых полисменов. Нет оснований полагать, что она дала недостоверные показания. Лаборатория была тщательно осмотрена, и никаких признаков насильственной смерти не обнаружено. Полиция полагает, что виной всему сердечный приступ.»

На этом заканчивался отчёт, но не мои предположения. После похорон я пуще прежнего утвердился во мнении, что профессор был убит. Теперь, после длительных размышлений, у меня уже появились некоторые доводы в пользу моей версии.

Во-первых, весьма странно, что Томас Бэлл обрёл упокоение в лаборатории. Первого декабря около семи часов вечера я лично простился с ним в стенах университета и через окно увидел, как он сел в экипаж. Через четверть часа я запер лабораторию на ключ, как делаю всегда, и пошёл к себе.

Положим, профессор приехал домой в семь тридцать, тогда вновь появиться в университете он мог не раньше восьми, а скорее всего позже. В это время главный вход был уже закрыт, следовательно, войти мистер Бэлл мог только через чёрный. Но с какой целью он вернулся? Маловероятно, что профессор мог забыть какие-то вещи в лаборатории, потому что об этом не упомянули ни полисмены, ни их отчёт (а такие подробности всегда вносятся туда!) Следовательно, Томас Бэлл преследовал какую-то неизвестную причину, возвращаясь к этому месту.

Следующая странность заключалась в разбитых сосудах, о которых я уже упоминал. Дело в том, что в нашей лаборатории очень широкие проходы даже для такого большого помещения, каковым она является, и профессор никак не мог задеть стеклянные ёмкости с разных столов (а именно так и было, насколько я помню их расположение накануне), даже если бы вытянул обе руки в стороны. Для меня было очевидно – это признак борьбы и сопротивления, которые мистер Бэлл оказал убийце или убийцам.

Пока что это было лишь два незначительных для посторонних глаз факта, указывающих на возможное преступление. Но даже с такими незначительными доказательствами я осмелился обратиться к поверенному покойного, с которым я был хорошо знаком.