Метро 2033: Харам Бурум
Шрифт:
– А ты че пихаешься?
– Ну извини, – тихо, почти ласково произнес человек в черном. – Хочешь сказать что-то еще?
Пьянчуга посмотрел на незнакомца, вдруг развернулся и, расталкивая локтями толпу, скрылся из вида.
– Привет, Вездеход.
– Здорово, Макс.
Тот, кого карлик назвал Максом, выглядел так, словно прилетел на «Боровицкую» из космоса. Черная, потертая, но добротная куртка с множеством карманов поверх черного свитера. Брюки спортивного покроя тоже были черными, как и кроссовки на толстой подошве. Из-под черной, вязаной шапки торчал локон некогда темных, а теперь уже тронутых
Правда, уверенные движения, накачанные бицепсы и пружинистая походка были совсем не стариковскими. Из-за плеча Макса торчала обмотанная черной изолентой рукоятка катаны. Нечего и говорить, что ремень на поясе, кобура и сумка-портфель с блестящей застежкой были черными. Шуттер, например, тоже выглядел грозно, но до Макса ему было далеко, и вовсе не из-за черного наряда. Глаза человека в черном. Большие и темные, они смотрели на все и вся с полным, граничащим с презрением, равнодушием. А мне по барабану – говорили эти глаза.
Карлик и Макс выбрались из толпы зрителей.
– Как дела, Николай?
– Все нормально. Сегодня же выдвигаюсь на «Тимирязевскую». Встречаемся здесь?
– Не получится, дружок. Как насчет «Павелецкой»? У крысиного ипподрома?
– Можно, – кивнул Носов. – Если долго не задерживаться. Фонит там. Заодно загляну к своим, на «Автозаводскую».
– От меня что-нибудь нужно? Документы, снаряжение?
– Сам справлюсь. Не впервой.
– Тогда до встречи.
– Пока…
Макс вытащил из кармана наушники плеера, вставил амбушюры в уши, развернулся и двинулся вдоль края платформы. Все, кто встречался ему на пути, почтительно уступали дорогу.
Вездеход проводил Макса задумчивым взглядом. Тот нанимал его во второй раз. Представляясь, назвал нескольких общих знакомых с «Автозаводской», щедро заплатил за информацию, добытую карликом, вел себя по-дружески. И все было бы ничего, если бы не одно «но». В Городе Мастеров никто ничего не знал о человеке в черном с очень приметной родинкой.
Глава 4
«Детский мир»
– Ш-ш-ш-ш… И-и-и-и-и… Ш-ш-ш…
– Эй, кто там хренью страдает! А ну стихли! Всхрапнуть дайте…
– Ш-ш-ш-ш…
– Это снова офицерик воду мутит.
– Пришить бы его, Челпан.
– Для начала отметелим, чтоб кровью срал!
Вспыхнула спичка. Ее дрожащий огонек осветил прямоугольное помещение без окон и несколько ступенек лестницы, ведущей куда-то наверх. Было здесь неимоверно грязно. Толстый слой мусора, состоявший из обрывков одежды, костей и чего-то, что нельзя было идентифицировать, скрывал пол, виднелись остатки турникетов.
У ступеней стояло гнутое, ржавое ведро. Вонь, заполнявшая помещение, у ведра переходила в смрад, от которого слезились глаза.
Обитатели этого места старались держаться как можно дальше не только от «параши», но и друг от друга. Все они сидели у стен, кроме толстяка в рваной матроске, который, держа в руке горящую спичку, устроился на нижней ступени. В качестве постели он использовал обломок пластиковой навигации, на котором черными буквами было написано «…тральный детский зин…».
Седые, всклоченные и слипшиеся от грязи волосы, растущая абы как бороденка, маленькие глаза, острый как бритва взгляд толстяка говорили о том, что он достаточно много времени провел в «Детском мире» и что оказался он здесь вполне заслуженно. Он кривил пухлые, чуть синеватые губы, почесывал татуированной пятерней волосатый живот и, не отрываясь, смотрел на человека в офицерской форме, который обломком кости что-то чертил на мраморной плитке. Пока он успел нацарапать всего две буквы «К» и «И». Спичка погасла. Скрежет кости так и не стих.
– Он нас на фуфельнике вертел! – донеслось со стороны лестницы. – Бей его, бродяги!
Шуршание мусора. Сопение. Глухие удары. Стон.
– Он мне нос сломал! Где эта тварь?!
– Здесь я. Подходи по одному!
Снова удары. И крик. Пронзительный, яростный.
Что-то лязгнуло. Через открывшееся металлическое окошко в помещение проник конус тусклого света. Высунулся ствол автомата.
– Всем закрыть поддувалы! Тишина, уроды. Если услышу, как кто-то пернет, брошу гранату. Усекли?
Не дожидаясь ответа, человек снаружи закрыл окошко.
– Ну, офицерик, считай себя покойником!
– Ш-ш-ш-ш… И-и-и-и-и… Ш-ш-ш…
Основной, южный вестибюль «Лубянки-Дзержинской» был оборудован по всем правилам безопасности, с учетом навязчивых коммунистических идей, большевистских фобий и чекистской шпиономании – десяток вышколенных часовых, блокпост, укрепленный помимо мешков с песком бетонными блоками, два пулемета, направленных внутрь и наружу, пара мощных прожекторов и… Никаких иллюзий по поводу того, что без разрешения руководства станции через блокпост не пролетит даже муха.
О правом же рукаве туннеля, называемом «Детский мир», обитатели станции предпочитали не болтать и без крайней необходимости туда не соваться. На самом деле мир там был далеко не детским. Вход в рукав перегораживала стальная решетка из толстых прутьев, возле которой постоянно дежурили два охранника с бульдожьими рожами. В двух метрах от решетки, в полумраке, высилась стена, сваренная из листовой стали. Она полностью, от пола до потолка, от одной стены до другой перегораживала правый туннель. Дверь, тоже железная, с маленьким окошком, была такой низкой, что взрослый человек мог пройти в нее, только согнувшись пополам.
«Детский мир» выполнял функции изолятора временного содержания – в нем дожидались отправки в Берилаг те, кто, по мнению руководства станции, могли принести вред или скомпрометировать Коммунистическую Партию Метрополитена: бродяги и воры, проникавшие на «Лубянку» в надежде чем-нибудь поживиться, заподозренные в шпионаже чужаки, а также свои родненькие диссиденты.
Тех, кто попадал «Детский мир», людьми уже не считали, о них забывали.
Некоторые задерживались во временной тюрьме надолго. Питались крысами и объедками со столов жителей «Дзержинской», сидели в полной темноте. Поговаривали, что узники «Детского мира» выносят свою парашу прямо на поверхность – без защитных костюмов и противогазов. Ходили слухи и о том, что самых борзых нарушителей дисциплины расстреливали наверху. Так или иначе, но «Детский мир» вел вполне автономную жизнь, а отправка в Берилаг считалась для обитателей маленького ада поездкой на курорт.