Метро 2033. Московские туннели (сборник)
Шрифт:
– После того, как они с вами обошлись?! – в который уже раз ужаснулся Томский. – Это же… ни в какие ворота…
– Восемьдесят лет – большой срок, – ответил Исай Александрович. – Мы надеемся… нет, мы уверены в том, что коммунисты осознали и исправили свои ошибки. Как я уже говорил, испытания всегда укрепляли нашу партию.
– Куницын прав, Толик! – поддержал коллегу Теченко. – Бакунин, Кропоткин и остальные горе-мыслители не для нас, а Махно вообще гнида последняя и…
– Хватит, Тарас! – Куницын сурово сдвинул брови. – Без оскорблений! И все же, Анатолий, мы идем на Красную линию. Точка!
– А ты, Отто? –
– Nat"urlich [15] , Анатоль, – бледное лицо Лютца сделалось пунцовым, а голос задрожал. – И ничьего смешного в этом не вижу. Фюрер предвидел появление Четвертого Рейха. Раз он сущьествует – мое мьесто там.
– Значит, разбегаемся, – подытожил Толик. – Жаль, а я уж грешным делом подумал, что мы можем стать командой…
15
Конечно (нем.).
Перед выходом решили отдохнуть. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих досок.
Вдруг Вездеход вскочил. Пристально всмотрелся в темноту коридора. Толик потянулся к автомату, но тут карлик улыбнулся:
– Отбой тревоги. Это Шестера!
Носов не ошибся. Через пару секунд проворная ласка заняла свое коронное место – на плече у карлика. Из-под полоски кожаного ошейника зверька торчал свернутый в трубочку огрызок бумаги.
– Так-так, наш почтальон доставил письмецо, – Вездеход вытащил записку. – Гм… Анатолию Томскому. Держи!
Толик сразу узнал почерк жены. Встал, отошел от костра и только после этого развернул записку. Строчки сразу запрыгали перед глазами. Томский прочел все, но никак не мог уловить смысл прочитанного. У него опять начались галлюцинации? Теченко ошибся, и победа над темной половиной оказалась Пирровой? Он видит то, что хочет, а не то, что на самом деле?
Толик вернулся к костру, протянул записку карлику:
– Прочти. У меня что-то с глазами.
Носов взял листок, нахмурился, зашевелил губами. Взглянул на Толика, потом вернулся к чтению.
– Что там? – Томский сгорал от нетерпения. – Ну же, Колян, читай, чтоб тебя!..
– А чё тут читать, Толян? Сын у тебя родился. Лена спрашивает, как его назвать. Считает, что ты будешь настаивать на имени Эрнесто. Вот, собственно, и все.
– Ответ будем давать?
– Как скажешь. Я считаю, не помешает – Шестера окажется дома точно раньше нас.
– Тогда пиши: «Сына назовем Алексеем. Хорошее русское имя!»
Эпилог
«…Умрет ли Хайд на эшафоте? Или в последнюю минуту у него хватит мужества избавить себя от этой судьбы? Это ведомо одному Богу, а для меня не имеет никакого значения: час моей настоящей смерти уже наступил, дальнейшее же касается не меня, а другого. Сейчас, отложив перо, я запечатаю мою исповедь, и этим завершит свою жизнь злополучный Генри Джекил». [16]
16
Стивенсон Р. Л. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». (Пер. с англ. И. Гуровой).
Анатолий дочитал последнюю страницу и захлопнул книжку. Жаль, что ее придется вернуть в библиотеку Полиса. «Странная история» была написана не просто великим знатоком человеческой натуры. Она перекликалась с собственной историей Томского. Правда, в отличие от несчастного доктора, ему удалось обуздать темную половину своего сознания, но чувство вины осталось. Не случайно его излюбленным местом для чтения стали могилы Мишки и его матери – два едва заметных бугорка в дальнем углу станции.
Этих людей можно было спасти, научись он справляться со своим собственным Хайдом немного раньше. Грустно осознавать подобное, но так уж устроен Анатолий Томский: для того, чтобы начать действовать, ему нужна хорошая взбучка. Гремучая смесь из безысходности и потрясения.
Толя услышал шаги, обернулся и увидел Колю Носова. Вид у него был усталый, на губах играла фирменная вездеходовская улыбочка.
– Все читаем, ума-разума набираемся? – карлик сел рядом с Томским. – Правильно, Толян. Ученье – свет, неученье…
– Все бродяжничаем? – ответил Толик, подражая интонации карлика. – Где на этот раз шлялся?
– Долго рассказывать. Зато новости – закачаешься! Вчера красные поставили к стенке Куницына и Теченко. За троцкистскую пропаганду и подстрекательство к свержению законно избранного правительства.
– Шутишь?
– Если бы! Наши академлаговцы додумались прилюдно объявить Москвина ренегатом, предавшим ленинские идеи. Ну, их естественно и того-ентово…
– Жаль. Хорошие были ученые…
– Лютц, по слухам, тоже на этом свете не задержался. В Рейх я не совался, но из достоверных источников знаю: фашисты не поверили ни единому слову Отто и признали его шпионом красных. А со шпионами у наци разговор короткий…
Вездеход встал, положил руку на плечо Томского:
– Ну, а ты как? Не надоело еще на станции киснуть? Засиделся ты, Толян. Если куда соберешься, меня позвать не забудь.
Томский в ответ улыбнулся и покачал головой:
– Извиняй Коля, мне сына растить надо. Да и других дел здесь невпроворот.
– Ха! Зарекалось ведро воду не носить. Ладно, пойду супец хлебать. Чуешь, какой запах? Аж челюсти сводит!
Вездеход ушел, оставив Томского наедине с его невеселыми мыслями. Толик думал о том, сколько пользы могли принести Куницын, Теченко и Лютц жителям Метро, попади они, к примеру, в Полис. Не сумел он их убедить, не нашел нужных аргументов и вот – плачевный итог. Идеология в очередной раз взяла верх над здравым смыслом. Простая и убийственная в прямом смысле красно-коричневая пропаганда оказалась куда действеннее человеколюбивых рассуждений Кропоткина и Бакунина.
Окончательно погрузиться в трясину большой политики Томскому помешала жена. Она пришла вместе с маленьким сыном. Села рядом, приложила палец к губам.
– Т-с-с. Парень пообедал и уснул.
Толик осторожно отвернул край пеленки. Младенец мирно посапывал. Розовые, пухленькие его щеки, казалось, светились изнутри, а уголки миниатюрных губ были опущены вниз. Это придавало малышу чересчур серьезный и поэтому очень комичный вид. Словно почувствовав на себе взгляд отца, Алексей Анатольевич Томский нахмурился и причмокнул.