Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия
Шрифт:
– И что это изменит? Ты же говоришь, что и так любишь Ксюшу?
– Ну, если я – отец, тогда пошел твой Гарин ко всем чертям! Это же моя дочь!
– Он ее воспитывал. Десять лет. Они привыкли друг к другу. Экспертиза ничего не изменит.
– Хм… Гарин… – Константинов не заметил, как принялся грызть край простыни. – Гарин…
– И потом… Если ты решишься на экспертизу, то должен быть готов к любому ответу.
– А какой там ответ? «Да» или «нет». Пятьдесят на пятьдесят.
Ирина подошла и ласково вытащила
– Кто тебе сказал, что пятьдесят на пятьдесят? Нет, твои шансы на отцовство… примерно один из десяти. – Она мягко улыбнулась.
Владимир застыл. Он не знал, что и подумать. «Она… шутит или нет?»
Видимо, его мимика была настолько красноречива, что Ирина рассмеялась.
– Дурачок, – сказала она и погладила его по щеке. – Ты один, понял?
– Угу, – ответил Константинов и откинул простыню. – А ну-ка раздевайся!
Он схватил ее за плечи и повалил на кровать.
– Чертова дура! Ты – чертова дура!!! – говорил он, стягивая с нее трусики.
А Ирина смеялась до слез и не могла остановиться.
Он перевернул ее на живот, дважды шлепнул по несколько расплывшимся ягодицам, но на это последовал только новый взрыв смеха, еще более громкий.
Он долго возился с застежкой лифчика. Владимир каждый раз недоумевал: неужели на свете есть хоть один мужчина, способный справиться с этой проклятой застежкой легко и непринужденно?
Скорее всего, это бывает только в кино, и то наверняка в кадре мужские руки дублируют женщины-каскадеры.
Наконец ему удалось расстегнуть и сорвать с нее лифчик.
Он снова перевернул Ирину на спину.
– Я тебе сейчас покажу!!! – сказал он, сделав зверское лицо.
Она, по-прежнему смеясь, обняла его плечи.
Владимир покрывал ее тело поцелуями. Он оторвался только на мгновение – прохрипеть в запале: «Я тебя люблю!»
А все остальное: «И какое мне дело до того, что было одиннадцать лет назад?!» – сказал уже про себя. На это не стоило тратить времени.
Константинов ухватился за выступающий короб воздухозаборника и свесился с крыши.
В том вагоне, по которому он лез, ни Ксюши, ни Гарина не было. Из этого еще не следовало, что они в нем не ехали; они могли так же, как все, бежать по тоннелю, но что-то подсказывало Владимиру, что это не так.
Константинов посмотрел вперед. Почти нигде в окнах не было стекол, поэтому он хорошо все видел.
Гарин с озабоченным лицом стоял рядом с потным и красным толстяком и о чем-то с ним беседовал. Константинов поискал глазами Ксюшу, но нигде ее не увидел.
Владимир еще раз взглянул на Гарина. Тот, несмотря на царивший вокруг хаос, выглядел спокойным. Гарин показывал толстяку на плафоны, и толстяк согласно кивал.
«Значит, Ксюша где-то поблизости. Не мог же он ее бросить», – решил
Ему оставалось проползти совсем немного до следующего вагона.
Константинов подполз к краю и выпрямился, уперевшись руками в потолок тоннеля. Занес левую ногу над пропастью между вагонами и почувствовал сильный удар.
Вагоны, беспорядочно наталкиваясь друг на друга, слетали с рельсов и разворачивались поперек тоннеля.
Правая нога соскользнула, и Константинов понял, что падает, на секунду раньше, чем полетел вниз.
Он попытался расставить руки в стороны, и это ненадолго задержало падение. Владимир повис между вагонами, сознавая, что ничего не может сделать.
Сцепка трещала, подавалась и изгибалась дугой; вагоны медленно, но неотвратимо сближались друг с другом. Константинов хотел, позабыв об опасности электрического разряда, отпустить руки и упасть на рельсы, но было уже поздно.
Правую ногу зажало и продолжало сжимать, словно в тисках. Боль медленно нарастала и через несколько секунд стала совсем невыносимой.
Константинов закричал от страха и отчаяния. Последнее, что он увидел, – яркая, неестественно-голубая вспышка.
Но он так и не понял, что это: дуга электрического разряда или его мозги взорвались от боли?
Дежурный диспетчер службы пути Клоков действовал решительно и быстро.
Его руки, как две испуганные птицы, порхали над пультом. Они нажимали различные кнопки, срывали и снова бросали на рычаги телефонные трубки, щелкали тумблерами и переключателями, но глаза диспетчера и мозг постоянно фиксировались на самом главном – цифрах, светящихся на электронных часах.
8:29:43…
Он ощущал себя тонким перешейком, через который песок из верхней колбы перетекает в нижнюю.
Время всегда являлось решающим фактором в его работе, но раньше Клоков ощущал Время как нечто механическое, ритмично отсчитывающее секунды. А теперь Время стало вязким, его невозможно было разделить на секунды, потому что даже десятые и тысячные доли имели огромное значение.
Прежде всего он связался с МЧС и объяснил ситуацию.
Дежурный по московскому штабу задал только один вопрос: где лучше входить бригадам спасателей? На «Тушинской» или на «Щукинской»?
Клоков был готов к этому вопросу, хотя бы потому, что на него не существовало однозначного ответа.
Катастрофа произошла ближе к «Щукинской», однако он подозревал, что по кратчайшему пути пробиться к месту аварии будет невозможно. Спасателям, если они пойдут от «Щукинской», придется двигаться до «Волоколамской», переходить на параллельный путь и возвращаться назад. Полтора километра плюс семьсот пятьдесят метров.
Тем, кто войдет на «Тушинской», придется проделать те же самые полтора плюс семьсот пятьдесят.