Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия
Шрифт:
А что тогда? Что он сможет изменить?
До Гарина внезапно дошло, что он так и не знает, в чем заключаются ее требования. Чем же он ее не устраивает?
Казалось бы, чего проще – сесть и мирно все обсудить. Но ведь нет. Раньше ему это даже в голову не приходило. Мысль о том, что он может чем-то не устраивать свою жену, с которой прожил двенадцать лет и уже смирился с необходимостью прожить еще, как минимум, двадцать четыре, никогда не посещала его.
Он просто… работал, что-то делал по хозяйству, занимался с ней любовью – правда, все реже и реже и уже не
Гарин постарался вспомнить, когда они в последний раз были в театре или в кино, и не смог.
Испытывая постоянную нехватку денег, он жалел отдать тысячу или около того за билеты. Правда, Гарин прежде всего экономил на себе. За новой одеждой он заходил на Тушинский рынок, благо тот был рядом, и даже не шел в сторону крытого павильона, а быстренько, чтобы не передумать, покупал что-нибудь прямо в палатках, стоявших на улице.
Продавцами здесь были сплошь чернявые улыбчивые мужчины неопределенного возраста. Они называли его «братом» и сверкали рондолевыми фиксами. Хлопали по плечу и выдавали обычный дерматин, ломающийся на сгибах, за превосходную кожу.
Гарин загнанно улыбался и отсчитывал смятые сторублевки, чувствуя, как сердце обливается кровью.
Он был безнадежно скучным. Только сейчас Гарин это понял. Он взглянул на свое отражение в темном стекле и ужаснулся.
Волосы поредели, лицо избороздили глубокие морщины, нос как-то обреченно повис, словно в одночасье утратил костный скелет.
Но самое страшное – он выглядел усталым. Неспособным больше ни на что. Когда-то широкие, гордо расправленные плечи сделались понурыми и покатыми, и глаза потухли.
«Возможно, от мужчины во мне осталась только необходимость бриться. И, пожалуй, больше ничего», – подумал Гарин.
Эта характеристика была очень горькой, но… она была правильной. Он смог наконец заметить то, что Ирина увидела год назад.
«Неужели уже поздно? Неужели?…» Он посмотрел на Ксюшу, и сердце сдавила тоска, словно предвестник близкой и неминуемой разлуки.
«Но что-то же во мне есть? Что-то хорошее?» Он хотел отыскать в себе нечто такое, что помогло бы ему вновь расправить плечи.
«Я же доктор. Российский врач. Я людей спасаю».
Не помогало. Ему это не помогало. Вот Рафаэлю Маратовичу – другое дело. Толстый, с жидкой бородкой на круглом багровом лице, он ходил на работу едва ли не в тренировочных штанах.
Его жена работала медсестрой в том же отделении, и у них было уже трое детей, но ни Рафаэля, ни его бессловесную супругу не смущала отчаянная бедность, граничащая порой с откровенной нищетой.
Рафаэль весь лучился спокойствием и уверенностью, а вот у Гарина это не получалось.
Он подумал, что весьма соблазнительно свалить все на жену: мол, у нас разные жены, и в этом вся причина, но… Причина была не в этом. Скорее в нем самом.
Гарин стиснул зубы и изо всех сил сжал поручень, наблюдая, как белеют костяшки пальцев. Наверное, это его и спасло.
В следующий момент все пространство вагона – от пола и до потолка, от одних дверей до других – пронизал ужасающий лязг, тянувшийся на одной высокой ноте, словно кто-то громадным металлическим скребком с нажимом вел по толстому стеклу.
Гарина резко бросило вперед, на мягкую податливую толпу. Раздался пронзительный женский крик. Людские тела спрессовались в один плотный конгломерат. Казалось, свободного пространства между людьми уже не осталось. Дальше давить было некуда.
Но еще через миг последовал страшный удар, который сплющил и этот комок, раздавил его, словно чудовищным асфальтовым катком.
Гарин почувствовал резкую боль в левой щеке. Чье-то плечо, обтянутое грубой шерстяной материей, сдирало кожу с лица, как наждачной бумагой. Гарин пробовал обернуться и посмотреть на дочь, но у него ничего не получилось. Он хотел вытащить руки и оградить Ксюшу от этого безумного человеческого пресса, но руки были плотно прижаты к туловищу. Он ничего не мог сделать, даже закричать, потому что воздух резким толчком вышибло из грудной клетки. Гарин издал звучное: «Кха!» и, обездвиженный, продолжал валиться куда-то вперед и вниз, в пустоту.
Поезд, ритмично стуча колесными парами, набирал ход. Шум заполнял вагон. Денису приходилось нагибаться, чтобы Алиса могла его расслышать. Он сокращал разницу между ста восьмьюдесятью двумя и метром пятьдесят четыре, но соседям это почему-то не нравилось.
Нагибаясь, он всякий раз кого-нибудь толкал. Окружающие поначалу смотрели на это благосклонно, но очень скоро их терпение иссякло, и Денис стал получать ощутимые толчки в ответ. Правда, его это не сильно беспокоило.
– Ты заметила, сколько в метро красивых девчонок? – кричал он.
Алиса подозрительно сощурилась. Между ее бровями появились две вертикальные складки, а ротик уменьшился до размеров булавочной головки.
– Полно. На каждом шагу, – не унимался Денис. – Одни красавицы. Ты знаешь, я долго над этим думал… Откуда же они берутся? И сделал одно потрясающее открытие.
Алиса по-прежнему молчала, но выражение ее лица изменилось. Теперь оно было не наигранно-сердитым, а вопросительным.
– У них здесь инкубатор. Раз в году, в Хеллоуин, мамаша-змея заползает в метро и откладывает яйца – большие, зеленые, с мягкой кожистой скорлупой, – говорил он ей на ухо. – Эти яйца нагреваются, зреют, затем – бац! – оболочка лопается, и вылезает маленькая красавица. Точнее, она пока еще не красавица. Она испачкана зеленой слизью и неуверенно держится на ногах. Но стоит ей съесть на завтрак парочку молодых людей…
Денис почувствовал удар в бок. Он обернулся. Девушка, почти с него ростом, с густыми мелированными прядями, покачала головой и недовольно спросила:
– Вы можете стоять спокойно?
Денис перевел взгляд на Алису и закатил глаза: «Ну, что я тебе говорил?» Алиса улыбнулась.
– Они никогда не выходят на поверхность, – продолжал Денис. Он больше не нагибался – просто говорил погромче. – А на ночь они собираются здесь, – он ткнул подбородком в сторону двери. Поезд проезжал заброшенную станцию.