Метроленд
Шрифт:
Я обнаружил, что, если как-то абстрагироваться от моих безотчетных реакций на Пенни, мы с ним очень неплохо поладили. Я сказал, что подумываю написать социальную историю лондонского транспортного сообщения.
— Ой как интересно! — воскликнул он; и, признаюсь, его реакция была мне приятна. — Всегда хотелось узнать побольше об этой области. Знаешь, я тут на днях встретил Дикки Симмонса — ты, наверное, его помнишь, — и мы как раз говорили обо всех этих тоннелях под городом. Метро, тоннели почтового сообщения… Он много знает о таких вещах; работает в Лондонском муниципалитете.
Да, вполне может быть. В школе Симмонс был стеснительным, робким мальчиком: одиноким, непредсказуемым, с перхотью в волосах и болезненно неуверенным в себе. И вид у него был соответствующий — весь такой страшненький, лопоухий. В школе мы все в обязательном порядке стриглись очень коротко, и такая прическа только подчеркивала его неказистую внешность. На переменах он обычно забивался куда-нибудь в угол, утыкался своим длинным носом в какую-нибудь непонятную книжку по сексологии и безуспешно пытался пригладить свои лопоухие уши, которые росли под углом в девяносто градусов к голове. Тогда для него не было никакой надежды.
— Вот что мы сделаем, — продолжал Тим. — Через месяц у нас будет встреча выпускников. Я скажу ближе к делу, где и когда, и ты приходи тоже. Заодно и повидаешься с Дикки.
Я уныло пообещал, что буду иметь это в виду. А пока суд да дело, он пригласил меня с Марион на маленькую вечеринку «с вином и сыром» в ближайшую субботу. Я сказал, что мы, наверное, придем — если только не надо будет облачаться в пижамы.
Но в субботу вечером мы не смогли найти никого, кто бы посидел с ребенком, поэтому я пошел один. Сценарий избитый: муж впервые за несколько лет попал на вечеринку один, без жены, — спиртное льется рекой — девушка, одетая по моде пятидесятых годов, с «мгновенной» помадой (все это вместе производит на мужа этакое ностальгическое, чуть ли не фетишистское впечатление) — разговор ни о чем — оба пьяны и смеются — легкий флирт, вербальные «обжимания». А потом — как-то вдруг — все пошло вкривь и вкось. То есть по отношению к моим безобидным фантазиям.
— Ну что, пойдем? — неожиданно спросила она.
— Куда пойдем? — растерялся я.
Она взглянула на меня, как на полного идиота, и проговорила угрожающе серьезным тоном:
— Трахаться.
(Сколько ей было лет, интересно? Двадцать? Двадцать один?)
— Ну, насчет этого я не знаю. — Я вдруг покраснел, как пятнадцатилетний девственник, очень надеясь, что она не заметит, как у меня встало. Явно не ко времени, хотя и понятно — почему.
— А почему нет? Боишься засунуть свой причиндал туда, где уже побывал твой язык? — С этими словами она быстро шагнула ко мне и поцеловала в губы.
Такой паники я не испытывал уже много лет. Я очень надеялся, что у нее эта новая помада, которая не оставляет следов. Я опасливо огляделся: не заметил ли нас кто-нибудь. Вроде бы не заметил. На всякий случай — просто чтобы удостовериться — я еще раз оглядел комнату. Никто не смотрел в нашу сторону. Понизив голос, я твердо проговорил:
— Я женат.
— У меня нет предубеждений на этот счет.
Самое странное, что я вовсе не чувствовал, что ситуация неудобная с точки зрения морали (может быть, потому что эта милая девушка ничего для меня не значила); это была неудобная ситуация всего лишь с точки зрения общения. Я слегка успокоился — вернул себе уверенность и самообладание.
— Очень за тебя рад. Но видишь ли, «я женат» — вполне однозначный ответ.
— Как обычно. И что он значит на этот раз? «Мы с тобой переспим, но только разок, а потом разбежимся без всяких обид»; или «Мы с тобой переспим, и ты мне нравишься, но не рассчитывай, что я ради тебя брошу семью»; или «Меня жена не поймет, и я даже не знаю, спать нам с тобой или нет, но может, мы просто куда-нибудь сходим, выпьем, поговорим»; или просто «Я не хочу с тобой спать»?
— Если надо обязательно выбирать из этих четырех, то тогда последнее.
— В таком случае… — она наклонилась ко мне так близко, что мне пришлось отодвинуться, — …не возбуждай понапрасну разгоряченных девочек. Это, знаешь ли, опасно.
Господи. Откуда такая агрессия? Неужели они теперь все так разговаривают?! Десять лет разницы вдруг показались мне целой эпохой. И я подумал: погоди, это я здесь большой и взрослый; этоя опытный и искушенный, но при этом сдержанный и знающий себе цену; принципиальный, но не закосневший в своих принципах. Это я.
— Что еще за ерунда?
— Ну, ты же не будешь отрицать, что ты — как бы ты это сказал? — меня завлекал?
— Ну, не больше, чем ты — меня.
(В наше время нельзя даже сделать девушке комплимент без того, чтобы тебя не обвинили в нарушении обещаний.)
— Но я и пыталась уйти с тобой, правильно?
— Я признаю, что немного с тобой… флиртовал.
— То есть ты меня возбуждал понапрасну, потому что ты не собирался со мной идти. — И она повторила терпеливым и снисходительным тоном, словно говорила с тупым ребенком: — Не возбуждай понапрасну разгоряченных девочек.
Самое странное, что я по-прежнему находил ее очень даже привлекательной (хотя вблизи ее черты казались чуть резковатыми); и мне по-прежнему хотелось ей понравиться.
— Но почему все должно быть таким предсказуемым и обязательным? Неужели нельзя просто посидеть, поболтать, послушать музыку? Если ты… я не знаю… открываешь пакетик с финиками, обязательно есть его сразу весь?
— Спасибо за образное сравнение. Но тут дело не в том, сколько съесть и когда. Дело в искренности намерений. Ты был неискренним. Ты…
— Ну хорошо, хорошо. — Мне совсем не хотелось выслушивать все по новой. — Признаю, я был немного неискренним. Но не более, как если бы я спросил, где ты работаешь, ты бы ответила, а я бы сказал: «Как интересно», хотя на самом деле считал бы, что это самая скучная работа на свете. Просто так принято в обществе… есть какие-то нормы общения…
Она одарила меня жгучим взглядом, составленным в равных долях из недоверия и презрения, и ушла. Почему меня обвинили в обмане? Мне было даже обидно. И почему существует так много недопонимания, когда речь заходит о сексе?