Метромания
Шрифт:
Изредка им попадались небольшие группы людей, внезапно появлявшиеся из боковых ходов. Не останавливаясь, они окидывали хмурым взглядом возглавляемую стариком армянином процессию и исчезали в глубине лабиринта. Пару раз их нагоняли, и тогда, уступая дорогу, Коляну и Шумахеру приходилось прижиматься к стене, а Кривцову и Антону, перехватив края плащ-палатки, вставать одному – в головах, другому – со стороны культей. Переждав, когда груженная сумками и рюкзаками вереница минует их группу, четверка снова вскидывала углы плащ-палатки на плечи и двигалась дальше.
Макс вспомнил виденный в детстве
Поначалу Кривцов не понял, что это за звук. Исходил он откуда-то из-за правого плеча. Только через полминуты отупевшие мозги дали расшифровку: это дышит Митрич – надсадно, со скрипом и мокрым хлюпаньем.
– Стоим! – скомандовал Кривцов и, развернувшись, стал осторожно опускать свой угол плащ-палатки на пол.
Нерсессыч стащил с шеи фонарь и направил луч в лицо Митричу. Тот, лежа на спине, захлебывался собственной кровью. Колян и Шумахер приподняли Перова за плечи, и он тут же зашелся в долгом, мучительном кашле. Хлебнув воды и немного продышавшись, Митрич сказал:
– До места вы меня не донесете. Говорил вам, оставьте поближе к кладбищу… Теперь вот обратно тащить придется. А мертвяк всегда тяжелее живого. Сами виноваты, не послушались. Колян! – Затуманенным, будто пьяным взглядом он пошарил по склонившимся над ним лицам, нашел Коляна, удовлетворенно кивнул: – Ты здесь. Клятву помнишь?
Колян, не уточняя, о чем речь, кивнул.
– То-то… Смотри, не выполнишь – с того света к тебе каждую ночь наведываться буду. Положишь меня между Надей и Серегой – я там место для себя оставил… Ну, все, отдохнули – давайте дальше.
Когда четверка пристраивала углы палатки на плечах, Митрич сказал:
– Вот когда мои отрезанные-то ноги в плюс пошли – с ними вам килограммов на двадцать больше тащить бы пришлось.
Коротко засмеялся и снова закашлялся.
Кривцов теперь шел, прислушиваясь к отрывистому, рваному дыханию Перова. Вдруг плащ-палатку резко потянуло книзу, словно кто-то положил в нее рядом с Митричем большой валун.
Максима будто током пронзило. Сбившись с ноги, он повернул голову вправо. Митрич не дышал.
– Мужики, – едва слышно позвал Макс. – Он умер…
Митрич лежал, глядя в низкий сводчатый потолок неподвижным взглядом. Несколько минут они стояли над телом молча. Первым заговорил Шумахер:
– Зря тележку бросили – сейчас бы его на ней повезли. Приспособили бы как-нибудь.
– Как бы ты ее приспособил? – горько огрызнулся Колян и скомандовал: – Понесли!
Кривцов поймал себя на том, что ноги шагают размеренно и будто сами собой, как у железного дровосека. Нерсессыч по-прежнему шел впереди, только смотрел теперь не перед собой, а куда-то под ноги, низко опустив голову и ссутулившись. Казалось, у старика за несколько минут вырос горб.
Вскоре их нагнали Адамыч и Ростикс. «Дома» они были уже минут через десять после отбытия основной группы, но, пока догоняли своих, несколько раз чуть не нос к носу сталкивались с «чистильщиками». Приходилось отступать и, нырнув в какой-нибудь воздуховод, отсиживаться.
Узнав о смерти Митрича, Ростикс стянул с головы черную вязаную шапку и так и шел, держа ее в руке, будто за гробом. А Адамыч, догнав Симоняна, поплелся рядом, придерживая сумку-тележку с архивом. Плечи старика тряслись – он плакал навзрыд, как ребенок.
Гадалка
Сбегая вниз по эскалатору, Андрей никак не мог решить, куда ехать: домой, на «Волжскую» или на «Маяковку». Он был почти уверен, что Катерина ни в какое подземелье не полезла, сидит теперь дома, отключив телефон. А вдруг она все-таки поехала на Патриаршие? Бродит, как привидение, вокруг пруда… Под землю-то она точно не спустилась. Даже если сумела решетку отодвинуть, вниз глянула – и побежала прочь сломя голову.
«Мне, безо всякой клаустрофобии, и то страшно до усрачки, а она…» – убеждал самого себя Андрей, стоя на платформе. Решение пришло, когда из тоннеля появился поезд, направлявшийся в сторону «Павелецкой». Надо ехать к Людмиле! Катерина, помотавшись по Патриаршим, наверняка поедет к ней, чтобы не оставаться дома одной. А может, она уже там?
Подходя к дому Кривцовой, Андрей явственно представил картину: дверь ему открывает Катя, заплаканная, измученная, бросается на шею и, захлебываясь рыданиями, рассказывает, как ей было страшно и что она так и не смогла… Картинка была такой яркой, что Андрей даже инстинктивно поднял руку, словно желая приобнять Катю за вздрагивающее плечо.
Но дверь ему открыла Людмила. Столкнись с ней Андрей во дворе или на лестнице, не узнал бы. Решил бы: тетка-поломойка, которая убирает подъезд. Всегда тщательно уложенные волосы растрепались и не отливали пшеничным золотом, а торчали в разные стороны серо-желтой паклей. Обычно Людмила даже дома одевалась так, будто собралась на выход. Сейчас на ней была застиранная мужская футболка и бордовые штаны от спортивного костюма. Костюма, который Макс носил на физру в одиннадцатом классе.
– Проходи, – пригласила она и, не оглядываясь, пошла на кухню. Там села напротив, сплела пальцы в замок и глухо сказала: – Только сейчас от меня ушла гадалка. Мне ее одна сотрудница прислала. Сказала, не шарлатанка, все у нее сбывается. – Людмила замолчала и дернула шеей, будто что-то проглотила. – Карты показали: Максим жив, но смерть рядом. Совсем рядом, понимаешь?! – Людмила сорвалась на крик, из глаз брызнули слезы, и, закрыв их ладонями, женщина зарыдала.
Андрей пересел со стула на диван и обнял Кривцову за плечо:
– Теть Люд, вы же умная женщина, ну какие гадания? Ерунда все.
– Не ерунда! – тряхнула головой Кривцова. – Она пять раз карты раскидывала – и все время получалось одно: Макс, а рядом – смерть.
– Но Макс ведь жив, а это главное. А смерть – она за всеми ходит. Все когда-нибудь умрем.
Как ни странно, эти бесхитростные слова Людмилу немного успокоили. Утерев глаза, она спросила:
– Андрюш, а может, Вите Милашкину позвонить? Спросить, что делать? Его хоть и отстранили, а все равно ж, наверное, есть возможность информацию получать. Вдруг он с тобой под землю спустится? Ведь ты пойдешь? – Она наклонила голову и умоляюще посмотрела Андрею в глаза.