Метроном
Шрифт:
– У них кылыски (крылышки), лучки и паття (ручки и платья). Они холосые силавечки.
– Человечки? – удивилась я… и замерла.
Под золотыми стрекозьими крыльями отчетливо мелькнуло человечье лицо. Крохотное, с мерцающими клетчатыми глазами, оно успело улыбнуться мне.
Казиказяйки, стрекозы-хозяйки… Дюймовочка… феи, эльфы?
А может, и Носов ничего не придумывал, и всюду в цветах, травах, листьях живут невидимые коротышки?!
Задыхаясь от невероятного открытия, я побежала искать Алешу. На зов он откликнулся неохотно. Выслушав, по
– Человечки?
– Силавечки.
– А разве крылатые человечки бывают?
– Есь, казиказяйки вон, – сестренка задрала голову и махнула рукой стрекозам.
Тщетно я до рези в глазах вглядывалась в «крылатых человечков», напрасно, ползая, извозила в земле и зелени сарафан – солнечные города спрятались от меня. За обедом я не утерпела и спросила дедушку:
– Деда, как ты думаешь, коротышки существуют?
– Что за коротышки?
– Незнайка, Винтик со Шпунтиком, Пачкуля пестренький…
– Пачкуля – это ты, – проворчала бабушка, но дед не стал шутить:
– Если ты веришь в них, значит, существуют.
– А крылатые человечки?
Алеша презрительно скривился:
– Ребенку поверила!
– Силавечки холосые, – сдвинула бровки Викша.
Дедушка, смеясь, подхватил ее на руки:
– Пойдем-ка баиньки, мудрый мой несмышленыш!
Когда сестренка уснула, я кое-что заметила в саду. Я заметила в зарослях ирисов голубую рубашку Алеши и, конечно, подкралась с огорода посмотреть, чем он там занимается. А вот чем: осторожно придерживая на ладони стрекозу, мой почти десятилетний дядька сосредоточенно изучал ее сквозь дедушкину лупу.
В огород пришел дедушка с ведрами и понятливо шепнул:
– Человечков разглядывает.
Шепнул-то шепнул, но громко.
Дедушка оглох после контузии в бою под Ржевом и носил слуховой аппарат, который в шутку называл «соловьем-разбойником». Не всегда исправное устройство имело обыкновение пронзительно свистеть в самые неожиданные часы. Например, на совхозных собраниях. Народ к свисту привык и, если кто-нибудь чужой начинал возмущаться, его успокаивали: «Не обращайте внимания, это «соловей-разбойник» Александра Степановича хулиганит».
Алеша обернулся и тоже отправился за ведром.
– Деда, а почему ты назвал Викшу мудрым несмышленышем? – спросила я.
Он усмехнулся в усы:
– Ты тоже еще бываешь мудрым несмышленышем, и Алеша, гляжу, пытается вспомнить.
Дед явно увильнул от ответа.
Мы молча таскали воду: я – пластмассовым ведерком, Алеша – цинковым ведром, а дедушка – двумя на коромысле. Вопросов только прибавилось, но я трудилась молча и за работой забыла о мудрых несмышленышах.
К 1 сентября цветочный садик опустел. Бабушка, как всегда, раздала цветы соседским ребятам. Бывало, ученики дарили ей букеты с ее же ирисами, какие в деревне не росли больше ни у кого…
Составили красивый букет и мне.
Я подарила его
Туда не ступи, сюда не лезь, это не вздумай, то не смей!
Нет, школа мне категорически не нравилась.
Когда мне исполнилось семь, случилось замечательное событие: все семейство в одно время собралось под отчим кровом. Из разных городов приехали старшие дядья с женами и детьми, тетя с мужем и дочкой.
Целую неделю были вместе!
Дедушке исполнилось шестьдесят пять лет.
Радостная бабушка носилась по дому, волшебным образом находясь сразу везде: вынимала из уличной печи жаром пышущие противни с могучими ковригами хлеба, с кем-то беседовала, кого-то слушала; колдовала над огромной кастрюлей с «сибирским» борщом из мясного ассорти, утирала детские носы и слезы; проверяла, готов ли якутский деликатес – прослоенные жирком жеребячьи ребрышки (не дай бог переварить!) и всех старалась приласкать словом, улыбкой, ладонью…
Так и реяло, так и витало повсюду пушистое среброкудрое облачко над бабушкиной головой.
Большой сильный дед хватал старших внуков в охапку:
– Ну что, будем летать?
Восемь галчат с визгом и хохотом повисали на его распахнутых руках, он тоже смеялся и, будто сорванная с крепей ожившая карусель, кружил нас вихрем по всему двору… и мы летали… летали!
Бабушка, боясь приблизиться, тоже кружилась вокруг, как спутник по орбите, и тонко кричала:
– Саша! Ты их уронишь, Саша! Они ж покалечатся, Саша! Саша, не надорвись!!!
Мы гроздьями падали на мягчайшее покрывало из упругой «воробьиной» травки – ее, кажется, специально высеивали весной во дворе.
Ни разу никто не ушибся.
В эти дни, полные смеха, ароматов стряпни, разговоров и песен, мы знакомились с семейными легендами, слушали – когда мельком, когда частями – не для наших ушей предназначенные рассказы о превратностях жизни, о чьих-то удивительных судьбах и редкой любви, расспрашивали дедушку о войне и победе…
Вечерами он зажигал на веранде свечи. Семья рассаживалась за столом на старом диване, скамьях и стульях. На стенах, за нашими спинами, бродили зыбкие тени. Многослойные, они умножались, толпились, накатывали одна на другую.
Может быть, посмотреть на своих потомков слетались души предков? Разношерстное население: казаки сотника Бекетова, «пашенные» крестьяне, смешавшиеся с якутами и эвенками, царевы ямщики, ссыльные старообрядцы, а также грузины и евреи, занесенные сюда политическим смерчем.
Поводов для грусти в большом роду хоть отбавляй, но грустили, очевидно, без детей. Ужиная бабушкиными бесподобными пирожками с брусникой, взрослые собирали в копилку веселых баек недавние истории.
Хохот стоял…