Мейсвилльский менестрель

Ларднер Ринг

— Дай почитать! — с любопытством попросил Робертс.

— Стоит ли? Я, кажется, повыбрасывал. Три года назад я сочинил стих своей женушке ко дню рождения, так ей очень понравился. Дам тебе его почитать, только посмотрю, есть ли здесь какая-то копия.

Прекрасно он помнил, что копия есть и где точно она лежит.

— Ладно, поищу, — сказал Робертс.

Стефен порылся по ящикам, а потом открыл тот, где прятал свои рукописи.

— Вот этот пустячок я написал жене ко дню рождения. Тебе, может, не понравится. Назвал я его «Стелле». Так ее зовут, мою женушку.

Чарли Робертс прочел стих: Стелла,

тебе двадцать три — годы пока молодые, И волосы у тебя всё ещё золотые. Мне вот сказали, что имя твоё на латыни значит «звезда». Стелла, поверь, что такой я тебя и видел всегда: Глаза, и волос золотых твоих облако целое. Я счастлив с тобою, и это я смело скажу тебе, Стелла. Не могу дорогого подарка я сделать тебе сейчас: Ведь всё, что я получаю, на жизнь уходит у нас. Ты знаешь сама, что теперь мы в долгу, как в шелку, Но верь, что богатым я стать однажды смогу. Дождись же этого дня в красе молодой и во здравии, Тебя ни за что, никогда и нигде не оставлю я! И тогда принесу я тебе ещё лучше гостинец В самой роскошной из самых роскошных гостиниц. Надеюсь я, год, что придёт, будет для нас отраднее, И любовь наша в нём расцветёт жарче, а не прохладнее, Что жизнь наша станет, как поле златое и спелое - Всё это желаю тебе в день рождения, Стелла, я.

— И ты хочешь сказать мне, что так вот запросто взял и написал это? — усмехнулся Робертс.

— Да, честное слово, за полчаса.

— Знаешь, — сказал Робертс, — дай его мне.

— А зачем?

— Я его для тебя напечатаю.

— Где?

— В нью–йоркском «Стандарте». Там есть у меня друг, Джордж Бэлч. Он поставит его в свою колонку. Бэлч ничего тебе не заплатит, но если стих появится с твоей подписью, он сможет привлечь внимание людей, которые готовы заплатить за поэзию. Тогда у тебя будет неплохой приработок.

— А сколько за это платят?

— Знаешь, большие журналы дают иногда по доллару за строчку.

— Я даже не считал, сколько там строчек.

Робертс подсчитал.

— Восемнадцать, — сказал он. — Я знаю старикана Таунсэнда и могу поспорить, что он тебе и в неделю столько не платит.

— А у меня это за каких-нибудь полчаса получилось, — удивился Стефен.

— Так ты позволишь мне послать его Бэлчу?

— Не знаю, посмотрю, есть ли еще копия.

— Должна быть у твоей жены.

— Должна, наверно.

В этом-то он ничуть не сомневался.

— Так что пошлю по почте прямо сегодня вечером, вместе с запиской. А если напечатает, я пришлю тебе газету.

— Знаешь, у меня есть один стих еще длиннее, — сказал Стефен.

— Ну, давай и его.

— Нет, пока придержу, раз твой друг не платит…

— А ты прав. Нечего задарма разбрасываться. Подожди, пока этот напечатают и к тебе обратится редактор какого-то журнала. Я в этом и не сомневаюсь. Тогда сможешь отдать ему, что у тебя уже написано и писать еще, пока не нагребешь столько, что сам выкупишь у старого скупердяя всю эту Мейсвилльскую газовую компанию.

— Не нужна мне никакая газовая компания, да из этой тоже хотел бы убраться. Я бы писать хотел.

— Вот и займись!

— Надо ведь на жизнь зарабатывать.

— На жизнь! Смотри, если ты можешь написать на восемнадцать долларов за полчаса, значит за час — на тридцать шесть долларов, а в день… Сколько ты здесь торчишь?

— Десять часов.

— Триста шестьдесят долларов в день! Если это не называть жизнью, так я лучше стану предлагать маникюрные наборы для аквариумных рыбок.

— Нет, так быстро я не могу. Нужно дождаться вдохновения, — сказал Стефен.

— Доллар за строчку кого хочешь вдохновит. Ну, а на те часы, когда сам не сможешь, нанял бы кого-нибудь, чтобы делал это за тебя.

— Так — нечестно, и разницу сразу заметят. Ведь очень трудно подладиться под чей-то стиль. Я раз попробовал писать как Эдвард Гест, но тех, кто читал его стихи, всё равно ведь не проведешь.

— Никто не может писать, как Гест. И тебе это совсем не нужно, потому что у тебя свой стиль и, может быть, получше, чем у Геста. А если уж говорить о Гесте, так, думаешь, он с голоду помирает? Да он, если хочешь знать, самому Форду может милостыню подать.

Стефен чуть с ума не сошел, так ему хотелось сразу же рассказать обо всём Стелле, но он боялся, что Бэлчу стих может не так понравиться, как Робертсу. Тот может решить, что не стоит его печатать, и тогда Стелла огорчится.

Он подождет, пока стих на самом деле напечатают, а тогда уже покажет ей.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и недели, как он получил с почтой из Нью–Йорка экземпляр «Стандарта», и в колонке Джорджа Бэлча стоял его стих, подписанный его собственным именем. Внизу было еще две строчки: «Стелле — менестрель из Мейсвилля попотчевал этим лакомством свою супругу в день ее рождения».

Впервые за всю службу в газовой конторе Стефен ушел с работы на пять минут раньше и чуть не бегом пустился домой. Жена его пришла в такой восторг, какого он от нее и ждал.

— Только почему это он назвал тебя менестрелем? — спросила она. — Странно как-то…

Стефен рассказал ей и всё остальное: как Робертс предположил, что этот стих привлечет внимание редакторов журналов и появится спрос на его стихи по доллару за строчку. А еще признался, что у него есть и другие стихи, и он готов послать их, как только попросят.

Он принес пару из них домой из конторы и прочел вслух, дожидаясь похвал:

1. ЛОКВАНСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

Локванскую дорогу с великими трудами Вели из Джерси–Сити лесами и полями. Блестят стальные рельсы, и полотно дошло Через разъезд в Мейсвилле теперь до Буфалло. Почти что все составы летят без остановки: Им тормозить в Мейсвилле не нужно и неловко. Но наш любимый поезд, я должен вам сказать, Подходит ежедневно к перрону в семь ноль пять. Он всех до Джерси–Сити как скорый довезёт - Откуда до Нью–Йорка паром уже идёт. У поездов товарных нелёгкие заданья - Сюда они приходят порою с опозданьем. Тогда нетерпеливо все фермеры их ждут: У них ведь тоже нужный и очень трудный труд. Локванская дорога, ты много нам дала, И мы за честь считаем, что здесь ты пролегла.