Между да и нет
Шрифт:
– Это кофточка. Буду носить с белым воротничком. Еще есть черное пальто, вот я и одета на зиму.
Она опять встает, зажигает свет.
– Нынче темнеет рано.
Да, верно. Уже не лето,
– Ты скоро вернешься?
– Да ведь я ещё не уехал. Почему ты спрашиваешь?
– Просто так, надо же что-то сказать.
Проходит трамвай. Автомобиль.
– Правда, что я похож на отца?
– А как же, вылитый отец. Понятно, ты его не знал. Тебе полгода было, когда он умер. Вот если бы тебе ещё усики!
Об отце он говорит неуверенно. Никаких воспоминаний, никакого волнения. Уж, конечно, самый обыкновенный человек. Впрочем, воевать он пошел с восторгом. На Марне ему раскроило череп. Он ослеп, мучительно умирал целую неделю, имя его в его родном округе выбито на обелиске в память павших.
– Вообще-то так лучше, - говорит мать.
– Вернулся бы он слепой, а может, помешанный. Что уж тогда бедняге...
– Да, верно.
Что же удерживает сына в этой комнате, если не уверенность, что всегда все к лучшему, не ощущение,
– Ты ещё приедешь?
– спрашивает мать.
– Я знаю, у тебя работа. Но хоть кой-когда...
Так о чем это я сейчас? И как отделить нынешнюю пустую кофейню от той комнаты из прошлого? Я уже сам не знаю, живу ли или только вспоминаю. Вот они, огни маяка. И араб, хозяин кофейни, встает передо мной и говорит, что пора закрывать. Надо идти. Не хочу больше спускаться по этому опасному склону. Правда, я смотрю вниз на залив и его огни в последний раз, и его дыхание приносит мне не надежду на лучшие дни, а спокойное, первобытное равнодушие ко всему на свете и к самому себе. Но надо прервать этот слишком плавный, слишком легкий спуск. И мне необходима ясность мысли. Да, все просто. Люди сами все усложняют. Пусть нам не рассказывают сказки. Пусть не изрекают о приговоренном к смертной казни: "Он заплатит свой долг обществу", а скажут просто: "Ему отрубят голову". Кажется, пустяк. Но все-таки не совсем одно и то же. И потом, есть люди, которые предпочитают смотреть своей судьбе прямо в глаза.