Между львом и лилией
Шрифт:
Меня же, когда все это началось, отправили послужить России-матушке. Попал я на 32-пушечный фрегат «Митау», которым командовал капитан полковничьего ранга Петр Дефремери. Хороший он был человек, хоть француз и папист. Матросов не обижал, с офицерами ладил. Только не повезло ему тогда, да и нам с ним заодно.
В начале лета 1735 года фрегат наш оказался неподалеку от Данцига в окружении сразу четырех больших военных французских кораблей. Уже стемнело, и уйти от противника вдоль берега было опасно. Места там мелководные, и можно было запросто выскочить на песчаную косу. Там бы нам и конец пришел – расстреляли бы нас французы из пушек. Капитан Дефремери созвал офицерский совет, на котором было решено, что раз Франция и Россия не воюют, то, значит, и опасаться особо нечего. Ведь захват нашего фрегата будет сравни пиратству. К французам послали с запиской от нашего капитана мичмана Войникова, но обратно он так и не вернулся.
А вместо него к нам на шлюпке приплыл французский офицер, который сказал, что капитану их адмиралом велено, чтобы Дефремери немедленно прибыл на флагманский корабль французской эскадры. Наш командир сказал, что он когда-то служил вместе с адмиралом Берейлом, который командовал французской эскадрой, и думает, что сможет договориться с ним, и все закончится миром. Только вышло все по-другому. Французы арестовали капитана Дефремери, а с их кораблей спустили шлюпки и захватили наш фрегат, объявив его призом. Повели они нас в Копенгаген – есть в Дании такой город. Вот так я и попал в неволю.
Правда, продержали наш «Митау» и его команду в плену недолго. Как я узнал потом, уже через месяц наши вернули французам их пленных, а они – наших, да и сам фрегат в придачу. Только меня уже с ними не было.
Дело в том, что я сбежал из плена. Ну не нравится мне быть в неволе, чай я не чижик какой, чтобы сидеть в клетке и песни распевать. Да еще французские солдаты – они такие наглые оказались. Все норовили толкнуть, когда идешь мимо них, и при этом смеялись тебе прямо в лицо. Ох, как хотелось ударить кого-нибудь из них прямо в рожу! Но приходилось терпеть – ведь они с оружием, а ты без. Убьют и за борт выкинут.
В общем, как-то раз ночью вышел я на палубу и увидел, что караульный солдат спит на посту, прислонив свою фузею к мачте. Потихоньку спустился я по трапу, сел в лодку, отвязал канат и был таков.
Потом долго бродил по порту, где таких же, как и я, моряков было полным-полно. И неожиданно услышал знакомую речь – кто-то кого-то спрашивал по-фински о том, какая завтра будет погода, и откуда будет дуть ветер.
Финский и карельский языки похожи. Я подошел к морякам и заговорил с ними. Они оказались матросами со шведского торгового корабля, который направлялся в Квебек – это город такой в Новом Свете. Шведы везли туда железо, а назад собирались загрузиться мягкой рухлядью – шкурками бобров, выдр и других зверей. Финны, которых звали Пекко и Микко, предложили мне отправиться вместе с ними в Новый Свет.
– Послушай, вейкко [29] – говорил мне Пекко, – так оно лучше будет. Сделаешь с нами пару рейсов, денег заработаешь, да и война к тому времени кончится. А, может, и насовсем там останешься – я слыхал, что в Америке этой живется легко и весело…»
Да, весело… Увы, прав оказался Пекко – видно, действительно в Америке этой я навсегда и останусь.
Бок болел все сильнее и сильнее. Кровь вроде больше уже не текла из раны, но я чувствовал, что силы меня покидают. Надо как-то добраться до дома. Только бы дождаться темноты. Эти разбойники, что меня подстрелили, к ночи вряд ли сюда вернутся…
29
Братец, приятель (фин.).
Корабль наш дошел до Квебека благополучно. Правда, попали мы по дороге в сильный шторм, думали, что пойдем ко дну, только Господь смилостивился, и море успокоилось. Как оказалось, в Квебеке жили французы – такие же, как те, от которых я сбежал в Копенгагене. Только здесь они были попроще, да и нос перед нами не задирали. А вот англичане…
Из-за них-то я и остался в здешних краях. Разгрузили мы корабль и стали ждать, когда наш капитан сторгуется с местными купцами и наберет товару на обратную дорогу. А мы с Пекко и Микко отправились в местный кабачок, чтобы выпить стаканчик-другой рома. Эх, зря мы туда пошли…
Сидели мы втроем за столом, пили, разговаривали. Тут к нам и прицепился пьяный английский моряк. Морда у него была красная, видно, он уже давно бражничал. Чем-то ему Пекко не понравился. Сначала он бранился дурно – я уже начал понимать немного по-французски и по-английски – а потом взял, да и ударил Пекко по лицу.
Ну, тут и началась драка. Англичане полезли на помощь к своему, а за нас заступились французы – они страсть как англичан не любили. Этот краснорожий выхватил нож и на меня кинулся. А я взял да приложил его оловянной кружкой по голове. Да, видно, перестарался. Силушки у меня было много, да злой я был на этого драчуна. Словом, англичанин тот с ног свалился, да и сразу помер.
Тут стражники местные прибежали, но французы, которые с англичанами дрались, не выдали меня, а, наоборот, помогли из города бежать. А один охотник за бобрами, Жаком его звали, с собой взял, сказав, что пока все это дело не забудется, мне лучше бы в лесу пожить, от людей подальше. Потом можно будет вернуться в Квебек и наняться на корабль, идущий в Европу. Оттуда же и до России рукой подать…
Добрались мы с Жаком до хутора, на котором жили дикие люди, индейцами называемые. Это я потом узнал, что они разные бывают и друг друга часто не понимают. А так, поначалу, мне они показались одинаковыми, все на одно лицо. И бабы у них – те, к кому я попал, их называли «иаконкве» – тоже на наших не похожи. Но среди них были молодухи ничего, на лицо пригожие.
Узнал я и как племя именуется, в которое меня Жак привел. Французы называли их «макуасами», сами они себя – «каниэнкехака», а если по-русски – «людьми кремня» [30] . Мужики у них были хорошими охотниками, но смотреть на них было страшно – головы выбриты, словно у каторжан, лишь клок волос торчит. А как на войну идти, так еще и размалевывали себя красками страхолюдно. Воевать же они любили, нападали друг на друга, по поводу и без повода, чаще всего на таких же, как они, индейцев. Бились жестоко, а если в плен кого и брали, то мучили немилосердно.
30
По-русски это племя обычно именуется «мохоки», реже «могавки».
Но меня они встретили хорошо. А когда узнали, что я в кузнечном деле разумею, да и плотницкое знаю, так вообще зауважали. Даже жену мне нашли, правда, не девку, а бабу вдовую, с двумя детишками – парнем и девкой. Мужа ее медведь задрал на охоте, так и жила она одна, без мужика, бедствовала. Сама она еще не старая была, моя ровесница, и на лицо пригожая. Белое Облачко ее звали. Красивое имя. А мне они тоже имя дали. Стали называть Ононтио – «огромный», «большой» на их языке. Я и вправду был выше их мужиков.